Евгений Щепетнов - Истринский цикл: Лекарь. Маг. Военачальник. Серый властелин (сборник)

– Значит, вот это тот самый Ламунский, что испортил нам все дело, убив императора Истрии. Ну что же, он будет отвечать за свое преступление. Доставьте его в темницу и посадите на цепь. Не калечить – он должен сам идти и соображать, что происходит. Давать ему еду.

Ламунский не понимал, что действительно происходит, ему хотелось крикнуть: я ваш, я свой, я буду вам служить! – но из горла вырвалось только хриплое карканье, когда носок сапога одного из охранников воткнулся ему в почку и вызвал такую дикую боль, что герцога скрючило, а перед глазами замелькали красные круги.

Его подняли и поволокли по полу, сдирая о шероховатости и выбоинки кожу, привыкшую к шелкам и тонкой, особой выработки шерсти, производимой на Великих равнинах юга…

С тех пор Ламунский сидел в этой вонючей клетушке, заживо поедаемый насекомыми. Два раза в сутки ему приносили какую-то кашу-размазню с куском хлеба и кувшин воды. Он посчитал, что находится в темнице трое суток. Время тут текло медленно и страшно, с каждой секундой приближая к неизвестности, не обещавшей ему ничего хорошего. Ламунский не строил иллюзий – он знал, что все очень, очень плохо, и только не понимал одного: за что? Почему завоеватели отнеслись к нему так плохо, ведь дворяне всегда были опорой государства, особенно такие родовитые, как он. По логике событий его должны были бы приблизить к трону, дать ему какие-то титулы, блага, с тем, чтобы он проводил политику, необходимую новому императору. Однако этого не произошло, и он терялся в горестных догадках. Ну да, он виновник того, что убит император – ну и что? Да мало ли бывало интриг и мятежей – им-то какое до этого дела?

Но видимо дело было. На четвертый день дверь клетушки открылась и грубый голос охранника сказал:

– Выходи! Давай быстрее! Шевели, шевели копытами, герцогское отродье!

Ламунский покорно вышел из камеры, позванивая цепью – она была длинной и позволяла ему выйти в коридор, ее роль скорее всего была больше унижающей, чем функциональной: человек, как сторожевая собака, сидел на цепи, и это сбивало с него спесь, указывая на место в этом мире.

Цепь сняли, разомкнув замок тонким сложным ключом, несколько толчков древком копья, оставившим синяки на спине – и вот Ламунский идет за охранником по длинному коридору, мимо клеток, густо набитых стонущими и молящими сжалиться людьми, в которых можно узнать людей, бывших ранее солдатами армии герцога.

Кто-то из них узнал его, и в его щеку влетел горячий, пахнущий гнилыми зубами плевок:

– Ламунский! Тварь! Ты нас завел сюда, гнида! Будь ты проклят, ослиная башка!

Плевки летели со всех сторон, и Ламунский, устав их вытирать, шел весь покрытый этими сгустками благодарности от своих бравых солдат.

Его около получаса везли в открытом возке, на котором стояла клетка с железными прутьями, и скоро он оказался на базарной площади, где уже сколотили помост.

Его вывели из клетки и дали выпить какой-то напиток с остро-пряным вкусом, отчего его голова стала ясной, а тело вдруг яростно зачесалось так, как никогда – он не знал, что ему дали специальное снадобье, обостряющее его восприятие, но все укусы насекомых, все царапины и синяки он стал чувствовать многократно сильнее.

Руки герцога связали, а потом закрепили над головой так, что он стоял, как свечка, глядя на толпу молчащих людей, согнанных сюда стражей. Впрочем, люди и не особенно переживали, что их сюда согнали – все какое-то зрелище, не каждый же день казнят герцогов!

Вперед вышел глашатай и зачитал текст с пергамента. Из него явствовало, что герцог Ламунский является преступником, который убил своего благодетеля-императора, а каждый, кто покушается на власть, на тех благодетелей, которые кормят этот народ, должен понести за это наказание. И поэтому он приговаривается к казни, через мучения.

Герцог замер – он уже простился с жизнью, и теперь у него было одно желание – умереть как можно быстрее, и так, чтобы это помнили – гордо, молча, как подобает воину.

Увы, и это ему не удалось…

Герцог кричал, как раненый заяц, и дергал ногами, когда ему щипцами вырывали гениталии, а потом страшно верещал, когда с него, как чулки с ног дамы, снимали кожу. Ему не давали умереть – время от времени подходил лекарь-маг и подлечивал его до такой степени, чтобы он мог и дальше кричать и страдать. Люди, привыкшие к виду различных казней и пыток, падали в обморок – жестокость захватчиков была поистине беспредельной.

Умер герцог только через два часа, когда ему, еще живому, вырвали сердце и показали ошеломленной толпе.

Его тело, с содранной кожей и вырванными мышцами долго висело на базарной площади с табличкой «Убийца императора», и птицы расклевывали этот красный плод, радуясь дармовому угощению. Город навсегда усвоил урок – бунтовать против власти НЕЛЬЗЯ.

Великая мать Даранисса потянулась на покрытой шелком лежанке и подумала:

«Все идет хорошо, все по плану, который я задумала еще тысячу лет назад. Только почему мне так неспокойно? Почему снится этот жилистый мужчина с зелеными глазами и черной копной волос? Почему я чувствую опасность, исходящую от него? Что мне в нем? Я могущественная магиня с опытом тысячелетий, мне подчиняются сотни тысяч, миллионы людей, жизнь которых может оборваться в любую секунду по мановению моего пальца, – почему я его опасаюсь? Я смотрела в пророчествах – о нем в них ничего не было. Впрочем, эти пророчества в основном – бред опившихся магическим отваром полоумных стариков и старух, но иногда все-таки в них проскакивают зерна истины… Мне страшно. Мне реально страшно – и я не могу этого скрывать от самой себя. Забавно, узнали бы об этом мои подданные – их Великая мать боится какого-то неизвестного мужчину! Но они никогда об этом не узнают».

Даранисса встала и, не одеваясь, отправилась в молельню храма Аштарат, где встала на колени и обратилась к статуе богини, изображавшей женщину, как две капли воды похожую на нее – белый мрамор, белые волосы, огромные глаза и когти, которыми оканчивались прекрасные пальцы.

– О, великая Аштарат! Дай мне силы противостоять этому черноволосому демону! Дай мне возможность уничтожить опасность, грозящую мне и твоему храму! Я принесу тебе много, очень много жертв, и твоя сила увеличиться многократно! Помоги мне, великая богиня!

В храме царило молчание, однако Дараниссе, вглядывающейся в холодное, прекрасное лицо богини, показалось, что ее лик дрогнул, и губы искривила легкая усмешка…

Запах травы бил в ноздри и щекотали маленькие былинки, уткнувшиеся в скулу…

Кто-то ласково целовал его в щеку и он, слегка улыбнувшись, подумал: «Лесана! Я же услал ее в замок! Лесана?! А чего она меня лижет?» – Влад протянул руку и наткнулся на мохнатую голову, которая тут же радостно обслюнявила ему руку, и в голове раздался хор собачьих голосов: