Роберт Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Память всех слов

– Ты была бы лучшей владычицей в такие скверные времена.

Он сделал большой глоток вина, стукнул кубком о стол, прикрыл глаза. Не улыбался.

– Не иди завтра в храм, – прошептал он изменившимся голосом. – Не покидай дворца. Когда все закончится, возникнет замешательство. Тогда ты потихоньку выйдешь и растворишься в городе. Первым же караваном…

– Ты лжец.

Женщина, которая нашла свой Кан’нолет, произнесла это без злости, спокойно.

– Я? Нет. Что…

– Ты обещал мне наполненный сокровищами караван, тысячу верблюдов и лошадей, а теперь приказываешь красться, словно воровке. Может, мне еще и вынести что-нибудь отсюда, чтобы оплатить путешествие?

– Я… Не стану так с тобой разговаривать.

– Как?

– Словно ничего не произошло. Словно завтра не наступит. Что это вообще? Варварская философия? Пусть весь мир рушится, а мы станем петь, размахивая окровавленным железом? – Он стиснул кулаки, побелевшие костяшки выглядели словно вырезанные из слоновой кости. – Убегай… Прошу, убегай.

– Хорошо…

Он вздрогнул, словно не поверив в то, что услышал.

– Хорошо, – повторила она. – Но ты убежишь со мной. Сейчас. Ты знаешь каждый уголок дворца, не говори, что это не так. В четверть часа мы можем покинуть город. Что скажешь? Выедем отсюда вместе, ты и я.

Он развернул к ней лицо, и она могла бы поклясться Великой Матерью, что пристально в нее всматривается. И улыбается, словно безумец.

– Я слышал о ваших обычаях… Новая кровь в племени платит зрением за право войти к иссарам. Кажется, я идеальный кандидат. Но нет, Деана д’Кллеан, не фыркай на меня и не кривись. Я не сбегу, пусть бы мне это и предлагал… не поверишь кто. Для некоторых лучшим решением было бы, окажись я трусом, подлецом, недостойным своего титула. Я князь Белого Коноверина, последний этой линии крови Агара. Я не могу… Я просто не могу, понимаешь? И проклинаю эту невозможность, потому что будь я кем другим, то отправился бы с тобой хоть на край света, чтобы чувствовать тебя, слышать и прикасаться все то время, которое нам останется.

Она заморгала. Поэт, чтоб его.

– Обязанности прежде всего?

– Не прежде всего. Прежде многого. Понимаешь? – спросил он мягко. – Скажи, что понимаешь.

Кто, как не иссарам, понимает законы обязанностей? И все же она почувствовала раздражение.

– Понимаю. Но знаешь, это может не иметь значения. Через сто, да что я говорю – через десять лет никто об этом и не вспомнит. Твой выбор оценят на основании того, что запишут в книгах такие, как Оглал из Физ, а они напишут то, что диктует им собственный интерес. Если – чтобы понравиться новому владыке – выставят тебя идиотом и трусом, который дал себя зарезать, словно жертвенное животное, то так оно и станет. Потому что истории о прошлом плетут те, кто выжил, дурень. Понимаешь? Скажи, что понимаешь.

Он засмеялся, и сразу слетела с него вся злость. Это был смех переводчика, ученого, поэта. Мужчины, который был с ней в пустыне, когда они убежали от бандитов.

– Я же говорил, что это тебе должно быть владычицей Коноверина. Прославляли бы твою мудрость и проницательность, а я, как князь-консорт, правил бы в сиянии славы своей госпожи.

Своей госпожи. Он это сказал. Впервые сказал открыто.

– Мечты, – прохрипела она.

– Именно. Мечты. Выпьем же за них, – он опустошил свой бокал несколькими длинными глотками. – Обещай мне… хотя бы, если что-то случится и ты не сможешь… если все закончится… ты убежишь, чтобы рассказать правду хотя бы кому-то.

– Ничего такого не случится, ты об этом знаешь.

– Знаю. Но вдруг?

Она вздохнула, чувствуя усталость, словно вот-вот закончила многочасовую молитву, без сна и отдыха.

– Ладно… Не станем об этом говорить, хорошо? Завтра тебе понадобятся все силы.

– Я знаю…

Он вдруг резко поднялся – так, что опрокинутый стул ударился о пол.

– Пойду. Я должен идти. Если останусь…

– То что?

– Ничего. Могу не найти в себе достаточно отваги, чтобы встать в Оке. А тебя могут убить за эту последнюю ночь.

– Потому что новый лев станет принимать гарем?

Он поднял брови:

– Не понимаю.

– Неважно. Ступай. Увидимся завтра на рассвете.

Он улыбнулся именно так, как улыбался ей в пустыне, и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Деана отставила едва пригубленный кубок. Миновала полночь, с этой минуты она не должна ничего ни есть, ни пить, чтобы встретить конец своего паломничества, согласно обычаю. Снова уселась на постели, оглаживая красивую та’чаффду из темно-желтого шелка. Взглянула на свои сабли. Ей осталось сделать еще одну вещь. В Кан’нолет нельзя позволять себе ни единой фальши.

Женщина в черном оставила его одного, во тьме, сделавшейся вдруг душной и тяжелой. Через некоторое время появились жрецы, совершенно проигнорировав вора, и сосредоточились только на лежащем на земле аристократе. Осторожно подняли его и вышли. Ни один даже не взглянул на Альтсина.

Он был только куском мяса, висящим на мясницком крюке.

Поврежденное колено пульсировало тупой болью, сломанные ребра рвало в ритме ударов сердца, и если он верно чувствовал, то припухлость над глазом медленно превращала его лицо в гротескную маску.

Вор попытался представить, как он выглядит.

Образ женщины, обнимающей окровавленного паренька, взорвался у него в голове чередой картин.

Альтсин сперва их не видел. Выходя из-за угла, наткнулся на группу сражающихся. Десять, может, двенадцать юношей с Дурвонами, вытатуированными на предплечьях, атаковали трех старших мужчин, которые, встав в полукруг, блокировали улочку, защищая коленопреклоненную женщину, прижимающую к себе паренька лет двенадцати. Разбитая голова ребенка бессильно свисала, левый его глаз заплыл, а кровь расплывалась под слезами матери.

Сражение набирало темп.

Мужчины, защищающие женщину и ребенка, были хорошо одеты, как удачливые купцы, и вооружены тяжелыми палицами, наверняка вынутыми из руин ближайшей лавки. Противники применяли короткие палки, куски цепи, утяжеленные свинцовыми грузилами, и кастеты. Ни одна из сторон не использовала голых клинков, что не отменяло кровавости столкновения.

Двое юношей уже лежали на брусчатке, третий отступал, сжимаясь и держась за живот, зато один из купцов то и дело отирал предплечьем заливающую глаза кровь, а второй со все бóльшим трудом отбивал атаки. Долго они не выдержат.

– Помоги нам! Прошу!

Женщина смотрела на Альтсина с мольбой в глазах, указывая на находящуюся в конце улочки дверь со знаком Склоненного Дерева.

Воспоминания начали бледнеть. Он тряхнул головой, пытаясь нагнать их.

Он подбежал к женщине, подхватил мальчишку и помог занести его в храм Дресс. Ворота услужливо отворились, впуская сперва их троицу, а потом и мужчин, все еще держащих в руках импровизированное оружие. Ватага щенков остановилась перед дверьми в мрачном молчании, но внутрь войти не пыталась. Владычица Ветров имела в Понкее-Лаа верных последователей, поскольку многие из моряков предпочитали во время плавания больше доверять ее милости, чем капризам Аэлурди, чаще вызывавших ураганы, чем постоянный ласковый ветер, – а морские волки могли бы посчитать себя оскорбленными, обесчести парни пристанище богини. Кроме того – свидетельство мудрости здешних жрецов, – перед дверьми стояли четверо стражников в полном вооружении. Альтсин помнил, что это его удивило: в Понкее-Лаа, который он покидал, храмовая стража исполняла функции представительские и только по праздникам носила ламеллярные доспехи, стальные шлемы и тяжелые щиты.