Роберт Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Память всех слов

– Откуда ты знаешь? Откуда ты можешь это знать?

Она пожала плечами. У них все равно не было и шанса, словно сама Судьба играла против них. Даже если бы Лавенерес успокоил тлеющий огонь мудрыми законами, кто-нибудь постарался бы его раздуть. Хватило бы ловли или меньшей резни. Восстание обязано было вспыхнуть, чтобы Обрар Пламенный вошел с армией в самый центр охваченной замятью страны и выступил в роли спасителя.

– Люди с видением бывают ослеплены собственными мечтаниями. Ты сам так сказал. И тебя это тоже касается, отравитель. Я пойду.

Он поднял бокал в ироничном тосте:

– Твое здоровье, девушка. Лавенерес в…

– Я сама его найду. Если захочу. Он будет сражаться завтра на рассвете?

– Да. Нет. На рассвете он встанет у Ока. Прежде чем он скрестит оружие, произойдет представление, жрецы прочтут его линии крови, а это пятьдесят фамилий, потом линию крови Обрара, затем тот бросит торжественный вызов, перечисляя все свои титулы. Это продолжится какое-то время. Только после им дадут оружие.

– Какое?

– Традиционные сабли. Чуть длиннее твоих та льхеров , немного более тяжелые. Потом молитва, просьба к Агару, чтобы тот поддержал справедливость… – Кашель мужчины напомнил хрип раненого животного. – Справедливость. Словно тот огненный сукин сын знает, что это такое. Ладно, неважно. Все в городе почувствуют, как князья войдут в Око. Оно их поприветствует. Ты там будешь?

– В Око может войти только тот, в ком есть кровь Агара, верно? Или тот, кто требует васагара ?

Она впервые потрясла его:

– Ты не можешь…

– Ты намерен указывать мне путь, слепец? Своего князя ты привел к погибели.

Она отвесила ему последнюю пощечину, с мрачным удовлетворением глядя, как он краснеет. Потом встала, глубоко поклонилась, скрестив ладони на рукоятях сабель:

– Я не испытываю ни печали, ни обиды, прохожий, а потому наши дороги могут разойтись, а мое оружие не станет лить слезы твоей кровью. Лишь бы Мать была милостива к каждому нашему шагу.

Деана не думала, чтобы он понимал к’иссари , но он был умен. Для мужчины, ослепленного собственным видением.

Она вышла в пустой коридор.

Свет.

Удивительно, как мало нужно, чтобы человек почувствовал облегчение. Вот он стоит во тьме, с руками, раскинутыми в стороны, пытаясь не дотрагиваться до холодного клинка за спиной, а голову наполняют мысли, приводящие к тому, что начинает казаться, что он проваливается сквозь пол. А в следующий миг – он уже проснулся и готов действовать.

Свет – это люди. А люди – надежда. На изменение судьбы, какой бы она ни была.

В дыре за стеной, где некогда находилась дверь, разгорался теплый блеск, влившийся в комнату и лизнувший каменные стены. За светом появился мужчина. Высокий, худой, седоволосый, одетый в скромный наряд – коричневый с черным. Альтсин выковырял из памяти его имя.

Бендорет Терлеах. Граф. Что за честь…

Надежда забилась в угол и принялась рыдать. Бендорет Терлеах наверняка не возвещает своим приходом шанс вылезти из этого болота.

Аристократ с лицом, напоминающим посмертную маску, дурно отлитую из гипса, глянул на Альтсина. Пятна белого и серого сражались за место на том лице, а вор знал, что граф недосыпает уже много дней, ест абы что и пьет слишком много вина. Это было лицо человека, в котором что-то ломается, медленно нагибая его волю и веру.

Особенно веру.

– Ты был у меня в руках.

Некоторое время Альтсин не совсем понимал, что эти слова означают.

– Во время поединка, когда ты убил сек-Гресса. Мне следовало догадаться: капитан миттарской галеры, за которого ты себя выдавал, побеждает наиболее талантливого фехтовальщика, какого я видел за последние годы. Я даже сказал тебе тогда, что видел в тебе Нашего Владыку. Если бы я знал, как близок к правде.

Вор взглянул дворянину в глаза, понимая, что любые ложь и притворство бессмысленны. Он знает все.

– Как… я тут оказался?

О, Милостивая Матерь! Ну и голос у него. Словно кто-то протянул через его глотку дюжину разозленных котов.

– Ты не помнишь? Ты сам пришел ко мне. В храм.

Эти слова вызвали череду образов.

Делегация. Цепочка одетых в синее слуг Близнецов направляется к высокому мужчине в черном. Вокруг полно людей: часть быстрым шагом куда-то идет, а часть стоит группками, молчаливыми и довольно мрачными. Ждут, пока мужчина в черном призовет их к себе жестом или взглядом, но он стоит посредине зала, неподвижный, с гривой белых волос, что клубятся над благородным, аристократическим лицом, и, похоже, прекрасно себя чувствует, оказавшись в центре внимания. Он отдает распоряжения. В воздухе – напряжение, но напряжение это пронизано возбуждением и нетерпеливым ожиданием. Шум – и в зал вносят молодого парня, одетого словно портовый грузчик, лежащего, с искаженным болью лицом, на плаще, удерживаемом за углы. Из его разбитой головы льется кровь, сломанная нога поблескивает костью, но он не плачет. В толпе, словно ножом прорезанная, открывается щель, в конце которой стоит он, граф Терлеах. К нему несут паренька, а он коротким жестом останавливает приближающихся жрецов в синих одеяниях и сам подходит к раненому.

Не слышны слова, которые он шепчет в ухо пареньку, но лицо того проясняется, словно кто-то подсветил его снизу, окровавленная ладонь хватает аристократа за руку, а губы оставляют багровый след на манжете черной рубахи. Но никто в зале не кривится, не бросает презрительных взглядов и не надувает губ при виде плебейской крови, отпечатывающейся на благородном шелке.

Это кровь мученика за веру.

Воспоминание об этой сцене вспыхнуло и утекло, оставляя послевкусие железа на губах и горькое ощущение предательства.

Аонэль, что же ты наделала?

Альтсин почувствовал дрожь. Затряслись плиты черного гранита, что были тут за стену и пол, завибрировал черный клинок, а с ним вместе заморгал свет факела, который держал в руке граф. По лицу мужчины пробежала странная дрожь.

Они смерили друг друга взглядами: аристократ и городская крыса.

– Что происходит в городе? – Альтсин бросил вопрос, который вдруг стал его беспокоить. Он должен был знать ответ.

– Верные атакуют матриархистов. Я не хотел этого, не сейчас, но если уж ты у меня, то все изменится. Время покорности миновало. – Седоволосый мужчина встряхивает головой: – Мы больше не станем ползать на коленях.

Вор взглянул на левую руку дворянина. Ту, что держала факел. Рука, казалось, делала легкие, невольные движения в ритме дрожи клинка за спиной.

– Ты носишь Дурвон? – спросил он.

Единственным ответом была исполненная высокомерия ухмылка. Глупый вопрос. Каким бы чудом главнейший человек в Храме Реагвира не носил бы знак своего бога?