Р. Бэккер - Тысячекратная Мысль

Глядя на них, Эсменет впервые после встречи в саду подумала об Ахкеймионе.

Она наткнулась на Верджау: он шел по коридору в свой кабинет, нагруженный множеством свитков и табличек. Пока Эсменет поднималась на возвышение, он раскладывал свои материалы. Писцы уже заняли места у ее ног, на коленях перед невысокими пюпитрами, которые так любили кианцы. Верджау пристроил отчет на сгибе локтя и встал между ними на расстоянии нескольких шагов – прямо на дерево, вытканное на алом ковре.

– Прошлой ночью были задержаны двое тидонцев, они писали ортодоксальные призывы на стенах казарм Индурум.

Верджау выжидающе посмотрел на Эсменет. Писцы быстро записали его слова, и их перья замерли.

– Кто они по положению? – спросила она.

– Из касты слуг.

Подобные инциденты всегда внушали ей невольный страх – не перед тем, что может случиться, но перед тем, какой из этого следует вывод. Почему они упорствуют?

– Значит, они не умеют читать.

– Возможно, они перерисовывали значки, написанные для них кем-то на обрывке пергамента. Похоже, им заплатили. Кто именно – они не знают.

Несомненно, это нансурец. Очередная мелкая месть Икурея Конфаса.

– Довольно, – ответила Эсменет. – Пусть их выпорют и вышлют.

Легкость, с какой слова слетели с ее губ, ужасала Эсменет. Один ее вздох – и эти люди, эти жалкие дураки могли бы умереть в муках. Вздох, который мог стать чем угодно – стоном наслаждения, удивленным вскриком, словом сострадания…

Это и есть власть, поняла Эсменет: слово превращается в дело. Стоит ей сказать – и мир будет переписан. Прежде ее голос рождал лишь прерывистые вздохи, подгоняющие семяизвержение. Прежде ее крики могли лишь предвосхищать несчастья и обольщать, выманивая ничтожную милость. Теперь же ее голос сам стал милостью и несчастьем.

От этих мыслей у нее закружилась голова.

Она смотрела, как писцы записывают ее приговор. Эсменет быстро научилась скрывать свое ошеломление. Она снова поймала себя на том, что прижимает руку – левую руку с татуировкой – к животу, словно то, что зрело в ее утробе, было священным даром для всего сущего. Может, весь мир вокруг – ложь, но ребенок в ней… Ничто другое не дает женщине большей уверенности, даже если она очень боится.

Какое-то мгновение Эсменет наслаждалась ощущением тепла под ладонью, уверенная, что это всплеск божественности. Роскошь, власть – мелочи по сравнению с другими, внутренними переменами. Ее чрево, бывшее постоялым двором для бесчисленных мужчин, отныне стало храмом. Ее ум, прежде пребывавший во мраке невежества и непонимания, стал маяком. Ее сердце, прежде бывшее помойкой, стало алтарем для Воина-Пророка.

Для Келлхуса.

– Граф Готьелк, – продолжал Верджау, – трижды ругал нашего господина.

Она отмахнулась:

– Дальше.

– При всем моем уважении, госпожа, мне кажется, что это дело заслуживает большего внимания.

– Скажи мне, – раздраженно спросила Эсменет, – а кого граф Готьелк не ругал? Вот когда он перестанет прохаживаться по поводу нашего владыки и господина, тогда я буду беспокоиться.

Келлхус предупреждал ее насчет Верджау. Этот человек недолюбливает тебя, говорил он, потому что ты женщина. И из природной гордости. Но поскольку и Эсменет, и Верджау понимали и принимали бессилие последнего, их отношения стали скорее соперничеством брата и сестры, а не противостоянием врагов. Странно иметь дело с людьми и знать, что никаких тайн не утаишь, никаких мелочей не скроешь. На взгляд постороннего, их противостояние было помпезным, даже трагическим. Но между собой они никогда не думали о том, что скажут другие, – ведь Келлхус был уверен, что они все понимают.

Эсменет одарила Верджау извиняющейся улыбкой.

– Прошу, продолжай.

Он недоуменно кивнул.

– Среди айнонов еще одно убийство. Некто Аспа Мемкумри, из людей господина Ураньянки.

– Багряные Шпили?

– Наш осведомитель утверждает, что так.

– Осведомитель… ты имеешь в виду Неберенеса. – Когда Верджау кивнул, она сказала: – Приведи его ко мне завтра утром… тайно. Нам нужно точно узнать, что они делают. А пока я переговорю с нашим владыкой и господином.

Лысый наскенти отметил что-то на восковой дощечке, затем продолжил:

– Граф Хулвагра был замечен за отправлением запрещенного обряда.

– Пустяки, – ответила она. – Наш господин не запрещает своим слугам иметь суеверия. В основе верности лежит не страх, Верджау. Особенно если речь идет о туньерах.

Снова росчерк пера, повторенный всеми писцами.

Секретарь перешел к следующему пункту, на сей раз не поднимая глаз.

– Новый визирь Воина-Пророка, – сказал он бесцветным голосом, – кричал в своих покоях.

У Эсменет перехватило дыхание.

– Что он кричал? – осторожно спросила она.

– Никто не знает.

Думать об Ахкеймионе всегда было немного горько.

– Я сама с ним поговорю… Ты понял?

– Понял, госпожа.

– Что-нибудь еще?

– Только списки.

Келлхус призвал Людей Бивня следить за своими вассалами и вообще всеми людьми, даже самыми знатными, и доносить о любых несоответствиях в поведении или характере – обо всем, что могло указать на подмену человека шпионом-оборотнем. Имена таких подозреваемых заносили в списки. Каждое утро десятки, если не сотни айнрити собирались и проходили пред всевидящими очами Воина-Пророка.

Из тысяч, попавших под подозрение, один убил посланных за ним людей, двое исчезли до ареста, одного воины из Сотни Столпов схватили для допроса, а еще одного – барона из людей палатина Чинджозы – пока оставили в покое, надеясь раскрыть крупный заговор. Приходилось действовать тупо и грубо, но другого способа – чтобы не подставить при этом Келлхуса – у них не было. Из тридцати восьми шпионов-оборотней, уже обнаруженных Келлхусом, были схвачены или убиты менее десятка. Оставалось лишь одно: ждать, пока они проявятся сами.

– Пусть шрайские рыцари соберут всех вместе, как всегда.

Выслушав отчеты, Эсменет прошлась вокруг западной террасы, чтобы насладиться солнечным светом и поприветствовать – пусть издалека – десятки льстецов, собравшихся на крышах внизу. Это внимание и раздражало, и возбуждало ее. Когда Эсменет приходила в отчаяние от своей бесполезности, она пыталась придумать, чем отплатить людям за их удивительное терпение. Вчера она послала гвардейцев раздавать хлеб и суп. Сегодня – хвала Момасу за ветерок с моря! – она бросила вниз два алых покрывала: они извивались, как угри в воде, пока летели. Эсменет рассмеялась, когда толпа кинулась к ним.

Потом она наблюдала за полуденным покаянием вместе с тремя наскенти. Обычно этот обряд применялся для отпущения грехов ортодоксов, выступавших против Воина-Пророка. Но вопреки ожиданиям, многие Люди Бивня стали возвращаться, некоторые по два и три раза, на другой день или через день. Даже заудуньяни – включая тех, кто прошел первое таинство Погружения, – приходили и заявляли о том, что поддались сомнениям, злобе или чему-то еще во время осады. В результате собиралось так много людей, что наскенти стали проводить ритуал покаяния за пределами дворца Фама.