Р. Бэккер - Тысячекратная Мысль

Он вспомнил о Келлхусе.

– Эсми? – Затем уже тише: – Что случилось?

– Я… я просто хочу, чтобы ты знал…

Внезапно у него перехватило горло от боли. Он посмотрел на ее грудь, поднимавшуюся под легкой, как дым, тканью сорочки.

– Что?

Ее лицо сморщилось, но она взяла себя в руки.

– Что ты сильный.

Эсменет ушла, и все снова поглотила тьма.

Тварь летела в ночи, глядя на землю внизу. Она поднималась все выше и выше, пока воздух не стал острым, как иглы, а полная звезд пустота не раздробилась на миллионы частиц. Тогда тварь поплыла свободно, раскинув крылья.

Нелегко разбудить столь древний разум.

Тварь думала так, как думала ее раса, хотя эти мысли не выходили за пределы их Синтеза. Прошла тысяча лет с тех пор, как в последний раз она сражалась на такой доске для бенджуки. Завет восстал из небытия. Их детей обнаруживали, вытаскивали на свет. Священное воинство возродилось в качестве орудия для непонятных замыслов…

Этот червь мог бы действовать поумнее! Пусть скюльвенд сумасшедший, но от фактов нельзя отмахнуться. Дунианин…

Встречный ветер потеплел, земля словно распухала. Деревья и папоротники купались в холодном лунном свете. Склоны вздымались и опадали. Реки змеились в темных каменистых руслах. Синтез извивался и просачивался сквозь темный ландшафт, проникал в бездны Энатпанеи.

Голготтерату не понравится новая расстановка фигур. Но правила действительно изменились…

Есть те, кто предпочитает ясность.

Ранняя весна, 4112 год Бивня, Джокта

Он проснулся постаревшим.

Однажды, во время налета на Южный берег в Шайгеке, Найюр и его люди дали отдохнуть коням в развалинах какого-то древнего дворца. Поскольку о костре и думать было нельзя, они раскатали циновки в темноте под массивной стеной. Когда Найюр проснулся, утро залило светом известняковые плиты над его головой, и он вдруг увидел барельеф. Судя по манере изображения, очень древний. Лица запечатленных там людей были до неузнаваемости источены погодой, а их позы казались жесткими и застывшими. Совершенно неожиданно во главе нарисованной колонны пленников Найюр рассмотрел человека, чьи руки были покрыты шрамами. Он целовал сапоги чужого короля.

Скюльвенд из другого времени…

– Ты знаешь, – раздался голос, – мне жаль, что последние из твоего народа погибли при Кийуте. – Голос звучал как его собственный. Очень похоже. – Нет… жалость – не то слово. Сожаление. Сожаление. Все старые мифы рухнули в одно мгновение. Мир стал слабее. Я изучал твой народ, внимательно изучал. Выведывал ваши тайны, ваши слабости. Уже в детстве я знал, что однажды усмирю вас. И вот вы пришли. Издалека – крохотные фигурки, прыгающие и вопящие, как перепуганные обезьяны. И это Народ Войны! И я подумал: в этом мире нет ничего сильного. Ничего, что я не мог бы покорить.

Найюр судорожно вздохнул, пытаясь сморгнуть слезы боли, застилавшие глаза. Он лежал на земле, а руки его были связаны так туго, что он почти не чувствовал их. Какая-то тень склонилась над ним, промокая его лицо влажной холодной тряпицей.

– Но ты… – продолжала тень. Она покачала головой, словно говорила с милым, но раздражавшим ее ребенком. – Ты…

Когда его взгляд прояснился, Найюр пригляделся к окружающей обстановке. Он лежал в походном шатре. Холст на потолке крепился у шеста в середине. В дальнем углу валялась куча хлама, покрытого запекшейся кровью, – его хауберк и одежда. За спиной у того, кто ухаживал за ним, виднелся походный стол и четыре стула. Собеседник Найюра, судя по роскошным доспехам и оружию, был из высших офицеров. Синий плащ означал, что это генерал, но разбитое лицо…

Человек выжал красноватую воду в медный таз, стоявший у головы Найюра.

– Ирония в том, – сказал он, – что ты вообще ничего не значишь. Единственная забота империи – это Анасуримбор, лжепророк. И вся твоя значимость происходит от него. – Смешок. – Я это знаю и все равно позволял тебе подначивать меня. – Лицо омрачилось. – И я ошибся. Теперь я это вижу. Разве обиды, нанесенные плоти, сравнятся со славой?

Найюр злобно посмотрел на незнакомца. Слава? Нет никакой славы.

– Столько мертвых, – говорил человек с печальной усмешкой. – Ты сам придумал это? Пробить дыры в стенах. Заставить нас загнать тебя и твоих крыс в норы. Замечательно. Я почти пожалел, что не ты командовал при Кийуте. Тогда я понял бы, правда? – Он пожал плечами. – Вот так и показывают себя боги, да? Ниспровергая демонов.

Найюр напрягся.

Что-то в нем невольно дрогнуло.

Незнакомец улыбнулся.

– Я знаю, что ты не человек. Я знаю, что мы родня.

Найюр попытался заговорить, но из горла вырвался хрип. Он провел языком по запекшимся губам. Медь и соль. Заботливо нахмурившись, незнакомец поднял кувшин и плеснул ему в рот благословенной воды.

– Значит, ты, – прохрипел Найюр, – бог?

Человек выпрямился и странно посмотрел на него. Пятна света бегали по гравированным фигурам на его кирасе, как по воде. Голос звучал пронзительно.

– Я знаю, что ты любишь меня. Люди часто бьют тех, кого любят. Слова подводят их, и они пускают в ход кулаки… Я много раз это видел.

Найюр опустил голову, закрыл глаза от боли. Как он попал сюда? Почему он связан?

– А еще я знаю, – продолжал человек, – что ты ненавидишь его.

«Его». Не ошибешься – так напряженно произнес он это слово. Дунианин. Человек говорил о дунианине, и говорил о нем как о враге.

– Ты не захочешь, – сказал Найюр, – поднять на него руку.

– И почему же?

Найюр повернулся к нему, моргая.

– Он знает сердца людей. Он отнимает у них начала и так повелевает их концом.

– Значит, даже ты, – сплюнул неизвестный генерал, – даже ты подпал под общее безумие! Эта религия… – Он повернулся к столу и налил себе чего-то – с пола Найюру не было видно. – Знаешь, скюльвенд, а я уж подумал, что нашел в тебе равного. – Человек ядовито рассмеялся. – Я даже намеревался сделать тебя своим экзальт-генералом.

Найюр нахмурился. Кто же он?

– Нелепо, я понимаю. Совершенно невозможно. Армия взбунтовалась бы. Толпы рванулись бы штурмовать Андиаминские Высоты! Но что поделать… Мне показалось, что вместе с таким, как ты, я затмил бы самого Триамиса.

Ужас пробудился в душе Найюра.

– Ты знаешь? Знаешь ли ты, что смотришь на императора? – Человек поднял чашу с вином. – Икурей Конфас Первый. – Он выпил и выдохнул. – Со мной империя возродится, скюльвенд. Я киранеец. Я кенеец. Скоро все Три Моря будут целовать мне колени!