Роберт Хайнлайн - Астронавт Джонс. Время для звезд (сборник) [litres]

Кажется, на следующий день дядя Стив заглянул ко мне в каюту.

– Где это вы скрываетесь, юноша?

– Чего? Нигде.

– Вот и я так думаю. – Он расположился на моем стуле, а я снова уселся на койку. – Как только я ни начну тебя высматривать, тебя всегда нигде нет. Ты же не все свое время стоишь вахты или работаешь. Так где же ты?

Я не ответил. Где-где! Там, где я чаще всего бываю, на койке, разглядывая потолок. Дядя Стив продолжал:

– Я уже давно понял, что, если кто-нибудь на борту корабля приобретает привычку забиваться в угол, не надо ему мешать. Одно из двух: или он справится с этим сам, или он в один прекрасный день выйдет через шлюз наружу, не потрудившись надеть скафандр. Как бы там ни было, он не хочет, чтобы его трогали. Но ты – сын моей сестренки, я за тебя отвечаю. В чем дело? По вечерам ты никогда не приходишь повеселиться или сыграть и ходишь везде с вытянутой физиономией. Что тебя гложет?

– У меня все в порядке! – со злостью крикнул я.

Дядя Стив презрительно выругался.

– Выкладывай, малыш. Ты совсем изменился с того времени, как пропал «Васко». Из-за этого? Нервишки сдают? Если так, то у доктора Деверо есть уйма синтетической отваги. В таблетках. Совсем не обязательно, чтобы кто-нибудь знал, что ты их глотаешь, – и стыдиться тут нечего, у любого нервы могут сдать. Не хочу даже и рассказывать тебе, в какой отвратительной форме это было у меня, когда я первый раз попал в заварушку.

– Нет, не думаю, что это страх. – Про себя я подумал: а может и вправду? – Дядя Стив, что случилось с «Васко»?

Он пожал плечами.

– То ли факел пошел вразнос, то ли врезались во что-нибудь.

– Но ведь факел не может пойти вразнос… ведь правда не может? И врезаться там не во что.

– Верно. И то и другое. Но если факел все же взорвался? В миллионную долю секунды корабль превратился в маленькую звезду. Легче способа умереть и не придумаешь. В первом варианте все произойдет почти так же быстро, не успеешь и заметить. Ты задумывался когда-нибудь, сколько кинетической энергии мы набрали в эту посудину при такой скорости? Док Бэбкок говорил, что когда мы достигнем скорости света, то станем просто-напросто плоским волновым фронтом, хотя при этом будем весело лопать картошку с кетчупом, ничего такого не ощущая.

– Только скорости света мы никогда не достигнем.

– Доктор тоже подчеркивал это. Мне надо было сказать «если». Так тебя это беспокоит, малыш? Боишься, что летим-летим, а потом – трах! Как «Васко»? Если ты этого боишься, то подумай о том, что почти все способы умереть в своей постели куда хуже… Особенно если ты будешь настолько глуп, что умрешь от старости. Я лично надеюсь этого избежать.

Мы много говорили, но ни до чего не договорились. На прощание он пригрозил, что будет вытаскивать меня из каюты, если я буду проводить там слишком много времени. Думаю, дядя Стив пожаловался на меня доктору Деверо, хотя оба они яростно это отрицали.

Как бы там ни было, назавтра доктор Деверо остановил меня, отвел к себе в каюту, усадил и начал со мной беседовать. Каюта у него была большая, удобная и неряшливая; в лазарете он никогда никого не принимал.

Я сразу спросил, с чего это он вдруг захотел со мной поговорить.

Доктор с невинным видом широко раскрыл свои лягушачьи глазки.

– Да просто встретил тебя, Том. – Он приподнял со стола пачку перфокарт. – Видишь? Вот со сколькими я беседовал на этой неделе. Надо же делать вид, что я честно отрабатываю свою зарплату.

– Ну, на меня вам не стоит тратить время. У меня все отлично.

– Том, да я же просто обожаю тратить время. Знаешь, психология – классная халтурка. Не надо драить руки перед операцией, не надо заглядывать в чьи-то грязные глотки, ты просто сидишь и притворяешься, что слушаешь. А кто-то тебе рассказывает про то, как был маленьким мальчиком, который не любил играть с другими маленькими мальчиками… А теперь ты поговори со мной немного. Расскажи мне все, что тебе хочется рассказать, а я пока вздремну. Если ты будешь говорить достаточно долго, я сумею отдохнуть после покера, за которым провел эту ночь, и в то же время выполню дневную норму работы.

Я пытался говорить, ничего при этом не рассказывая. Пока я этим занимался, меня окликнул Пэт. Я попросил его «перезвонить» потом, сейчас я занят. Доктор Деверо следил за моим лицом и неожиданно спросил:

– О чем ты сейчас подумал?

Я объяснил ему, что это не спешно, просто брат хотел со мной поговорить.

– Хм… Том, расскажи мне немного о своем брате. В Цюрихе у меня не было времени познакомиться с ним получше.

И не успел я опомниться, как оказалось, что я наговорил доктору уйму всего про нас с Пэтом. Почему-то рассказывать ему было очень легко. Два раза мне уже казалось, что он заснул, но, как только я замолкал, доктор просыпался, что-нибудь спрашивал, и все начиналось сначала.

В конце концов он сказал:

– Знаешь, Том, идентичные близнецы исключительно интересны для психолога – уж не будем говорить про генетиков, социологов и биохимиков. Вы развиваетесь из одной яйцеклетки настолько одинаковыми, насколько это вообще возможно для биологических структур. А потом вы становитесь двумя разными личностями. Появляются ли эти различия в результате воздействия среды? Или тут действует еще какой-нибудь фактор?

Я немного поразмыслил:

– Вы хотите сказать «душа», доктор?

– Мм… спроси меня в следующую среду. У людей бывают иногда собственные, очень личные взгляды, которые несколько отличаются от их научных, публичных мнений… Это не важно. Важно то, что вы, близнецы-телепаты, – очень интересные объекты. Я сильно подозреваю, что сопутствующие результаты проекта «Лебенсраум» будут, как и обычно, значительно существеннее планируемых результатов.

– Какие результаты, доктор? Простите, я не расслышал.

– Что? Сопутствующие. Когда идешь накопать червей и натыкаешься на золото. В науке происходит сплошь и рядом. Именно поэтому «бесполезная» чистая наука значительно полезнее «прикладной». Но поговорим лучше о тебе. Я не могу помочь тебе справиться с твоими проблемами – ты должен сделать это сам. Но давай попритворяемся немного, что я все-таки могу, надо же чем-то оправдывать деньги, которые мне платят. Так вот, два обстоятельства совершенно очевидны: первое – ты не любишь своего брата.

Я начал было протестовать, но он только отмахнулся.

– Дай мне договорить. Почему ты так уверен, что я не прав? Ответ: потому, что тебе с самого рождения твердили, что ты его любишь. Братья и сестры всегда «любят» друг друга, это основа нашей цивилизации, такая же, как мамин яблочный пирог. И люди обычно верят тому, что им вдалбливают с ранних лет достаточно часто. Пожалуй, очень хорошо, что они верят в эту братскую любовь, ведь у братьев и сестер зачастую гораздо больше поводов и оснований ненавидеть друг друга, чем у кого-либо другого.