Роберт Хайнлайн - Астронавт Джонс. Время для звезд (сборник) [litres]

Но я забегаю вперед. Прошло около года по времени корабля, как я начал вести записи, и около двенадцати лет земного времени, с тех пор как мы покинули Землю. Но давайте забудем о земном времени, оно ничего не значит. У нас на корабле прошло тринадцать месяцев, и за этот период произошло много всякого. Пэт женился – но нет, это произошло не на корабле, и начинать надо не с этого.

Пожалуй, лучше начать с другой свадьбы, когда Чет Трэверс женился на Мэй-Лин Джонс. Это событие вызвало всеобщее одобрение, исключением был только один из техников, который сам положил на нее глаз. По такому случаю мы, психи, и связисты закопали топор войны – ведь один из них женился на одной из нас. Особенно очевидным было примирение тогда, когда командор Фрик ввел невесту в нашу столовую с видом таким торжественным и гордым, словно это его собственная дочь. Хорошая получилась пара; Чету нет еще тридцати, а Мэй-Лин, как мне кажется, по крайней мере, двадцать два.

Но дополнительным результатом этого события стало изменение вахтенного расписания, и Рут поставил меня в пару с Пруденс Мэтьюз.

Пру мне всегда нравилась, хотя я и не обращал на нее особого внимания. С первого взгляда она не казалась хорошенькой, к ней нужно было приглядеться, чтобы понять это. Но она могла взглянуть на тебя так, что ты начинал ощущать себя важной персоной. До того времени как я начал дежурство вместе с ней, я практически не интересовался девушками, наверное, я «хранил верность Моди». Но ко времени наших с ней вахт я уже начал писать по заказу доктора Деверо эту исповедь; как-то так получается, что, описав факт на бумаге, лучше ощущаешь его бесповоротность. И я себе сказал: «Почему бы и нет? Том, старина, Моди определенно ушла из твоей жизни, и это так же бесповоротно, как если бы один из вас умер. Но жизнь все равно продолжается, продолжается прямо здесь, в этой консервной банке».

Никаких особенно решительных поступков я совершать не стал, я просто получал удовольствие от общения с Пру… и получал его все больше и больше.

Я где-то слышал, что, взяв на борт ковчега животных парами, Ной разделил их – одних на правый борт, других на левый. На «Элси» такого не было. Чет и Мэй-Лин нашли возможность познакомиться достаточно близко для того, чтобы захотелось перевести это знакомство на постоянную основу. Чуть меньше половины экипажа составляли женатые пары. Перед нами, остальными, не было никаких препятствий, если нам что-то подобное приходило в голову.

Но как-то уж так получалось, что присматривали за нами строже, чем это бывало дома. Непохоже, чтобы этот присмотр был специально организованным, но все-таки он был. Если кто-то слишком уж долго прощался в коридоре, после того как освещение гасили на ночь, всегда почему-то получалось, что мимо прошаркивал ногами дядя Альфред. Или мамочка О’Тул шла приготовить себе чашку шоколада, «чтобы получше уснуть».

А то мог пройти даже сам капитан. Мне начинало казаться, что, если дело касается происходящего на корабле, у него и на затылке были глаза. А уж у мамочки О’Тул они точно были. Или, может быть, дядя был одним из тех гипотетических телепатов широкого спектра, но он был слишком умен и слишком деликатен, чтобы кто-то его раскусил.

Или док Деверо так хорошо изучил наши перфокарты, что заранее знал, когда какая-то овечка из его стада забредет не туда, и вовремя посылал своих собак, чтобы они пригнали ее обратно. Я бы не стал исключать такую возможность.

Все это было очень ненавязчиво – как раз сколько надо, ничего излишнего. Никому не возбранялся поцелуй-другой, если уж очень хотелось попробовать, каков он на вкус; с другой стороны, у нас никогда не случалось скандалов, которые время от времени разгораются практически в любой общине. Я совершенно уверен, что скандалов не было, на корабле такое не скроешь. А на легкие, полудружеские обнимашки, похоже, никто даже внимания не обращал.

Мы с Пру, разумеется, не позволяли себе ничего такого, что могло бы заслужить порицание.

И все же мы уделяли друг другу все больше и больше времени как во время вахт, так и между ними. Я не относился к этому серьезно, я имею в виду намерение жениться, но к тому, что это становится для меня все более важным, я относился серьезно. Во взглядах, которые она на меня бросала, стало появляться уже что-то интимное и даже собственническое; иногда при передаче каких-нибудь бумажек наши руки соприкасались, и тогда между нами словно искры проскакивали.

Я взбодрился, чувствовал себя великолепно, у меня не стало времени писать свои мемуары, а еще я набрал четыре фунта и уж точно забыл скучать по дому.

У нас с Пру появилась привычка: в тех случаях, когда мы вместе шли с ночной вахты, устраивать налет на кладовую. Мамочка О’Тул не имела ничего против, она оставляла кладовку незапертой, чтобы любой, кто хотел перехватить, мог это сделать, – она говорила, что здесь наш дом, а не тюрьма. Мы с Пру делали себе бутерброды или изобретали какое-нибудь фантастическое съедобное месиво, ели и беседовали, пока не приходило время идти спать. Не важно, о чем мы говорили; важно было то теплое чувство, которое мы разделяли.

Однажды мы сдали вахту в полночь, и в столовой не оказалось ни души; игроки в покер разошлись рано, никто даже не засиделся допоздна за шахматами. Мы с Пру зашли в кладовку и собирались поджарить сырно-дрожжевые сэндвичи. В кладовке было довольно тесно, и, поворачиваясь, чтобы включить маленький гриль, Пру прижалась ко мне. Я ощутил запах ее чудесных волос и еще чего-то – то ли клевера, то ли фиалок. И тогда я ее обнял.

Пру не стала устраивать шума; она на мгновение замерла, потом расслабилась.

Девушки – очень приятные существа. У них совершенно отсутствуют кости, а температура по крайней мере на пять градусов выше, чем у нас, что бы там ни показывали термометры. Я наклонил лицо, она подняла свое, закрыла глаза, и все было чудесно. С полсекунды она целовала меня, и я знал, что ей это нравится не меньше, чем мне, а это очень сильная оценка.

А потом она вдруг вырвалась от меня, словно какой-то борец, и прижалась спиной к стене напротив меня с видом крайнего разочарования на лице. Я был разочарован ничуть не меньше. Она не смотрела на меня, она смотрела в никуда и вроде прислушивалась. Это было мне знакомо, такое же выражение было у нее во время сеансов связи – только сейчас она выглядела ужасно несчастной.

Я спросил:

– Пру! В чем дело?

Она не ответила, а просто двинулась к выходу. Она сделала уже пару шагов по направлению к двери, когда я протянул руку и схватил ее за запястье.

– Эй, ты злишься на меня?

Пру вывернулась, потом, похоже, до нее дошло, что я все еще здесь.

– Прости, Том, – хрипло сказала она. – Моя сестра сердится.