Анастасия Машевская - Коготь и цепь [litres]

Бансабира с легким вздохом опустила голову: что правда, то правда. И, надо признать, за три дня ей уже не восстановиться. Губы Бану изогнулись в усмешке, она обернулась:

– На тебе тоже. Но когда нас это останавливало?

Гор посмотрел прямо, со всей серьезностью, но уже без угрозы:

– Нет.

– Почему?

Гор прищурился, вглядываясь. Расплылся в ухмылке: вот как. Требует, значит?

– С тобой стало трудно сладить, – признал он. – Нам обоим почти не удается контролировать себя, и в следующий раз, чтобы защититься, я просто сведу все в рукопашную и переломаю тебе кости.

«Так он еще сдерживался?» – Ясовцы и некоторые орсовцы переглядывались с жуткими лицами.

Бансабира отвела взгляд. Ни разу в жизни Гор не ломал ей костей, хотя – она всегда знала – мог. И сейчас это стало его единственным оружием против нее? Не так уж все скверно.

– Как знаешь, – отозвалась женщина, отвернувшись.

Лигдам уже подвел коня и сложил ладонь в ладонь, чтобы усадить госпожу. Сейчас сама все равно не поднимется.

– Лигдам, – окликнул Гистасп, – отведи тану во дворец и позаботься. Оружие я сам соберу.

Оруженосец кивнул. Змей отвернулся от Бану, велел «кому-нибудь» уволочь подальше Джайю и попросил царевну напоследок держать рот на замке.

– Ваш отец уже сделал мне выговор, что вы здесь оказываетесь, хотя, согласитесь, не я этому виной, – вымученно улыбнулся Змей.

Джайя сейчас уже не могла ни с чем согласиться и кто в чем виноват – не разбирала. Но, судя по всему, виновата была во всем Бансабира Яввуз, и отчасти, конечно, этот премерзкий Змей, который… Царевна так и не смогла сочинить продолжения. И еще до того, как, поклонившись, кто-то повел ее в сторону дворца, а один из подчиненных кинулся звать лекаря, Змей поглядел на подошедшего бледного Гистаспа искоса и сдавленно спросил:

– Она ушла?

Альбинос, не сразу сообразив, кивнул.

– Твою мать! – выдохнул сквозь стиснутые зубы Гор и с дико перекошенным в муках лицом повалился на землю, обнимая себя за ребра и временами размазывая грязной рукой кровь по лицу. Поднялся гомон, но, рыкнув, Гор разогнал особо впечатлительных. Ему просто нужен знающий человек.

И покой.

Гистасп без тени сочувствия скосил на выродка глаза, немного наклонился:

– Если бы не тот наш разговор, я бы сейчас тебя добил.

Согбенный, Гор поглядел на альбиноса одним глазом:

– Так отчего не добьешь? Боишься казни?

Гистасп ответил бесстрастно и уже уходя:

– Нет. Тану обидится.

Гор хотел напомнить, что, кажется, Бану искренне желала ему помереть и без собственного вмешательства, но сил уже не нашлось.

Когда подчиненные помогли Змею подняться и поволокли ко дворцу, Гистасп все еще собирал разбросанные ножи и мечи танши.

Ахиль из дома Хорнтелл, герцогов Иландара, прибыла на другой день. Но ни Змей, правая рука Стального царя, ни Бансабира Яввуз, почетная гостья Далхоров, на торжественном прибытии присутствовать не могли.

В тринадцатый день июня погода в Аттаре была милостива. Зной немного спал, хотя солнце сияло так же настойчиво. Мерцали белесыми отметинами и кругами черепичные крыши заново отстроенных домов. Благо от клинков и огней аданийцев пострадали только кварталы к югу от дворца. Натиск был стремительным, но после взятия царской резиденции Сарват не пошел дальше, ограничившись контрибуцией. Уплаченная дань вытрясла последние припасы и сбережения, но поля к северу остались не вытоптаны, не выжжены, не засыпаны солью, пусть они и не так богаты урожаем; города остались целы, включая прибыльные в дни войны кузницы, прибыльные накануне войны соборы и церкви с золоченой утварью и прибыльные во все времена таверны, гостиницы и бордели.

В одном из таких работала самая любимая шлюха царевича Халия. С ней он провел ту ночь, после пира в честь прибытия гостей. С ней провел и прошлую. Ей отвечал на вопросы о своей будущей жене, которой ни разу не видел. Ей обещал быть с девочкой добрым.

Далхоры собрались на портике царского замка. Знатные гости из Яса и высокие чиновники Орса стояли вторым рядом. Алай не подавал виду, но медлительность повозки, которая везла Ахиль Хорнтелл, проклял уже несколько раз.

Ахиль – четырнадцатилетняя, медноволосая, с тугой косой набок, с плотной фактурой сложения, в синем платье в тон глазам – вышла, озираясь. В груди колотилось бешено, кровь стучала в ушах, в глазах плыло. Все чужое, все страшные, и нет никаких шансов остаться жить хотя бы в этой повозке!

Алай протянул руку, встречая, но девица не торопилась. Один из сопровождающих в эскорте гвардейцев передал царю бумагу с печатью Нироха Страбона. Далхор быстро прошелся глазами, сунул бумагу брату и только потом обратился к девчонке:

– Добро пожаловать в Аттар.

Царь представил будущей невестке родню, гостей из Яса, провел внутрь дворца и тут же перепоручил ее заботам Джайи. Еще одно дело сделано.

Для Джайи положение Ахили было более чем понятно – уже три недели царевна в страхе рисовала себе то, что ждет ее в Ясе. Единственным мужчиной, не считая младших братьев, кого она по-настоящему не боялась, долгое время был один из бывших генералов отца – Замман Атор, ее жених и любовь всей недолгой жизни. Атор в свое время был за отца, брата, друга, мужа, не мог быть еще и за почившую мать, но старался и в этом. С его казнью родовое гнездо вновь сделалось неуютным, пустым и взирало на Джайю в каждом коридоре и каждой комнате чужими промозглыми стенами.

Если после потери матери, леди Джаннийи, Джайя нашла поддержку и опору в Заммане, то со смертью последнего растерялась совсем. Мир на долгое время утратил очертания, превратившись в сплошное гадкое облако из обязанностей и слез. И, к собственному изумлению, когда казалось, что разрушилось все, царевну поддержал новый прихвостень отца – Змей. Несмотря на то что он терпеть не мог, когда его звали подлинным именем Тиглат, ей он иногда позволял «оговариваться», не делая замечаний. И вообще был как-то удивительно внимателен, участлив, даже добр, защищал от всего и обращался всегда предупредительно-вежливо.

Пока эта не появилась.

С появлением в поле зрения Бансабиры Яввуз Змей менялся на глазах: становился озлобленнее, грубее, будто сатанел. Позволял себе говорить, что Джайе не место там, где она была, и даже иногда напутственно разворачивать за плечо – мол, иди отсюда. С самой таншей обращался, как с легкомысленной девицей из трущоб, трогал, раздевал при всех, рассматривал, бил, в конце концов. И при всем этом было ясно, что чужестранка для Змея так же важна, как стук собственного сердца.

Джайя неприятно удивилась переменам, но встретила с достоинством: Бог создал мужчину над женщиной, и мужчин следует побаиваться (хотя бы потому, что они куда менее уверенно контролируют гнев). К этому царевна привыкла, а вот к тому, что можно бояться и женщин, – нет. Бансабира Яввуз внушала ей страх, смешанный с неприязнью и – в чем Джайя не призналась бы никогда – восторгом до замирания дыхания.