Р. Бэккер - Воин-Пророк

— Я сделал крюк, вместо того чтобы идти по кратчайшему пути, — объяснил капитан. — Но мне нужно было самому взглянуть на это.

— Вы кого-то потеряли здесь, — сказал Ахкеймион, заметив припухшие веки Меумараса.

Капитан кивнул и взглянул на обугленные корпуса, что валялись вдоль берега.

— Брата.

— Вы точно уверены, что он мертв?

Над головами у них с визгливыми криками пронеслась стая чаек.

— Мои знакомые, сходившие на берег, рассказывали, что кости и иссохшие трупы усеивают пустыню на несколько миль окрест, к северу и к югу. Какой бы катастрофой ни стало нападение кианцев, тысячи человек — если не десятки тысяч — выжили благодаря тому, что генерал Сассотиан тогда поставил флот на якорь недалеко от берега… Вы не чувствуете запаха? — спросил он, взглянув на Ксинема. — Пыль… похоже на сильный запах мела. Мы стоим у границы великого Каратая.

Капитан повернулся к Ахкеймиону, и твердый взгляд его карих глаз встретился со взглядом колдуна.

— Там погибло слишком много людей.

Ахкеймион напрягся; его душу вновь охватил страх, уже успевший сделаться привычным.

— Священное воинство выжило, — возразил он.

Капитан нахмурился, как будто тон Ахкеймиона чем-то задел его. Он уже открыл было рот для ответной реплики, но передумал; в глазах промелькнуло понимание.

— Вы боитесь, что тоже кого-то потеряли.

Он снова взглянул на Ксинема.

— Нет, — отозвался Ахкеймион.

«Она жива! Келлхус должен был спасти ее!»

Меумарас вздохнул и отвел глаза, с жалостью и смущением.

— Желаю удачи, — сказал он, глядя на волны, тихо плескавшиеся о борт корабля. — От всего сердца. Но это Священное воинство…

И он погрузился в загадочное молчание.

— А что — Священное воинство? — спросил Ахкеймион.

— Я старый моряк. Я видел достаточно кораблей, сбившихся с курса и даже пошедших ко дну. Поэтому я знаю — Бог не дает никаких гарантий, невзирая на то, кто капитан и какой груз он везет. А насчет Священного воинства точно можно сказать лишь одно: свет не видывал большего кровопролития.

Ахкеймион знал, что это не так, но предпочел воздержаться. Он вновь принялся разглядывать уничтоженный флот; присутствие капитана стало тяготить его.

— Почему вы так считаете? — спросил Ксинем.

Как всегда, говоря, он вертел головой, поворачивая лицо из стороны в сторону. Отчего-то Ахкеймиону становилось все труднее выносить это зрелище.

— Что вы слышали?

Меумарас пожал плечами:

— По большей части, всякие ужасы. Все эти разговоры про гемофлексию, про чудовищные поражения, про то, что падираджа собирает все оставшиеся у него силы.

Ксинем фыркнул с несвойственной ему горечью:

— Ха! Это всем известно.

Теперь в каждом слове Ксинема Ахкеймиону слышался страх. Казалось, будто в темноте таится нечто ужасное, и Ксинем боится, что это нечто может узнать его по голосу. За прошедшие недели это становилось все более явным: Багряные Шпили отняли у него не только глаза. Они отняли свет, напористость, боевой дух, что некогда наполняли Ксинема до краев. Своими Напевами Принуждения Ийок загнал его душу на извращенные пути, вынудил его предать и достоинство, и любовь. Ахкеймион пытался объяснить Ксинему, что не он думал эти мысли, не он произносил эти слова, — но ничего не помогало. Как сказал Келлхус, люди не способны разглядеть, что ими движет. Слабости, которые Ксинем засвидетельствовал, были его слабостями. Столкнувшись с истинным размахом злобы, Ксинем решил, что всему виной его собственная нестойкость.

— А кроме того, — продолжал капитан, которого, по всей видимости, не задела вспышка Ксинема, — еще и эти истории о новом пророке.

Ахкеймион резко вскинул голову.

— А что за истории? — осторожно спросил он. — Кто вам рассказывал их?

Это мог быть только Келлхус. А если Келлхус выжил…

«Пожалуйста, Эсми! Пожалуйста, уцелей!»

— Каракка, рядом с которой мы стояли в Иотии, — сказал Меумарас. — Ее капитан как раз вернулся из Джокты. Он сказал, что у Людей Бивня сейчас только и разговоров, что о каком-то Келахе, чудотворце, способном выжать воду из песков пустыни.

Ахкеймион сам не заметил, когда прижал руку к груди. Сердце его бешено колотилось.

— Акка? — пробормотал Ксинем.

— Это он, Ксин… Это должен быть он.

— Вы его знаете? — со скептической улыбкой поинтересовался Меумарас.

Среди моряков слухи ценились на вес золота. Но Ахкеймион не мог говорить. Он лишь вцепился в поручни: от радости у него закружилась голова.

Эсменет, наверное, жива. «Она жива!»

Облегчение было даже более глубоким. При мысли о том, что с Келлхусом все в порядке, его сердце забилось быстрее.

— Спокойнее, спокойнее! — пробормотал капитан, обхватив Ахкеймиона за плечи.

Ахкеймион смотрел на него, ничего не соображая. Он едва не потерял сознание.

Келлхус. Чем он так взволновал его? Тем, что при нем он становился больше, чем есть на самом деле? Но кому, как не колдуну, знать вкус тех вещей, что выходят за пределы человеческих возможностей? Если колдуны и насмехались над людьми религиозными, то потому, что верующие относились к ним как к изгоям, потому что они, как казалось колдунам, ничего не понимали в той самой трансцендентности, которая якобы принадлежала исключительно им. А зачем повиноваться, когда можешь запрячь другого в ярмо?

— Да вы присядьте! — продолжал говорить Меумарас.

Ахкеймион отстранил отечески заботливые руки капитана.

— Все хорошо, — выдохнул он.

Эсменет и Келлхус. Они живы! Женщина, которая может спасти его сердце, и мужчина, который может спасти мир.

Он почувствовал на своем плече другую, более сильную руку. Ксинем.

— Оставьте его, — услышал он голос маршала. — Это плавание — лишь малая часть нашего путешествия.

— Ксин! — воскликнул Ахкеймион.

Ему хотелось рассмеяться, но помешала боль в горле.

Капитан отошел; Ахкеймион так и не понял — то ли он сделал это из сострадания, то ли от смущения.

— Она жива, — сказал Ксинем. — Подумай только, как она обрадуется!

Отчего-то от его слов у Ахкеймиона перехватило дыхание. Ксинем, страдавший больше, чем он в состоянии был вообразить, позабыл о своей боли, чтобы…

О своей боли. Ахкеймион сглотнул, пытаясь изгнать возникшую в памяти картину: Ийок, стоящий перед ним, и в глазах с красными радужками — вялое сожаление.

Ахкеймион ухватился за друга. Их руки крепко сжались — в меру их безумия.

— Когда я вернусь, Ксин, там будет огонь.

Он окинул взглядом разбитые корабли имперского флота. Теперь они показались ему скорее переходным периодом, чем концом, — словно надкрылья исполинских жуков.

Красногорлые чайки продолжали нести свою стражу.

— Огонь, — повторил Ахкеймион.