Евгений Шепельский - Варвар, который ошибался

Впрочем, трансформация помогла лишь частично: он и сейчас безумно боялся смерти. Не от болезни или старости, а от удара в спину, мятежа, или даже от своих союзников из Агона, которые с каждым годом выражали все большее недовольство тем, что ему никак не удается уничтожить Витриум, сжечь, спалить, перевешать всех эльфов, предварительно отрезав им острые уши и сложив из них памятный курган.

Сейчас был период очередной трансформации, — в его тело посредством магических ритуалов добавили новую частичку демонской плоти.

Болезненный процесс.

Но и необходимый. Без новой частички демонской плоти болезнь снова напоминала о себе и начинала быстро жрать его тело, не брезгуя чужемирной добавкой.

Союзники каждый раз уверяли, что надежно сепарируют демонскую душу, отделив ее от плоти, но остатки этой души с ее странными, чужеродными мыслями, желаниями, горестями, неизменно просачивались, и после смешения некоторое время корежили тело и изводили, точили душу императора.

Вортиген полагал, что союзники намеренно оставляют частичку души демона, чтобы напоминать, кто его благодетель.

За его спиной было огромное, выпуклое в сторону города окно в частых стальных переплетах, похожих на паутину. Над столицей до самого морского рейда сеяла пепел колдовская туча.

Перед Вортигеном вросла плоским основанием в черный пол овальная чаша из цельного куска багрово-красного мрамора. Ее размеры вызывали в памяти сказки о пирах горных великанов. Рука эльфа-чародея по имени Митризен изрезала внешнюю сторону низких стенок острыми колючими знаками, выражавшими лишь одну эмоцию — ненависть. С этой чаши началось восхождение Вортигена к власти. С этой чаши начался поход бессмертных эльфов Агона против смертных собратьев из Витриума.

Пока — безуспешный поход.

В чаше, завиваясь спиралью, почти вровень с краями, кружил густо-багряный туман.

Чаша была Вратами и Голосом. Голосом тех, кто дьявольски хотел, но не мог материально воплотиться в мире Вортигена, да, собственно, и ни в каком ином мире. Их клеткой был мир-тюрьма, куда в свое время заключил их Творец. Их души горели местью. Местью эльфам Витриума, смертным существам, души которых Творец смешал с душами людей, подарив им великий дар конечного существования .

Голос ожил и заговорил — внезапно для императора.

Голос, в котором звучало жужжание разворошенного пчелиного роя, сказал:

— Наша личность присутствует, внемли. — Обертоны голоса Владыки Агона были слишком чужды, каждое слово болезненной волной отдавалось в теле императора. Так бывало всегда, когда говорил сам хозяин Агона, а не кто-то из его слуг. Голос Владыки прижигал кожу Вортигена изнутри.

Владыка никогда не снисходил к разговору просто так.

— Ты слышишь шепот? — сказал он.

— Шепот? — с трудом повторило существо, настолько боявшееся смерти, что предало своих родителей.

— Шепот твоего мира, — сказал Владыка. — Шепот сквозь Врата. Наша личность его слышит.

Вортиген насторожился: сердце мощными толчками гнало кровь по телу, и она гудела в ушах. Обычное дело во время трансформации. Обычные звуки.

— Я не слышу…

— Странно, что ты его не слышишь… — сказал Голос.

Император усилием воли заставил свои зубы не лязгать: трансформация — болезненный процесс, а Голос ее усугублял.

— Я еще не закончил… обращение, — сипло сказал он. — Мне… больно.

— Я знаю, — сказал Владыка с неясным чувством, и его голос — хор раскаленных пчел — забрался под кожу императора и принялся деловито терзать его плоть. — Но все же — прислушайся еще раз.

Вортиген повиновался.

— Я ничего не слышу. О чем он говорит, этот шепот? Это — знак? Предвестие беды?

Пауза.

Голос сказал неторопливо:

— Наша личность не может уяснить это. В твоем мире происходит нечто странное. Попытайся разобраться сам. Пусть слушают твои смертоносцы…

— Я скажу…

— Слушай еще. Построй большие Врата на границе с Витриумом. Ты знаешь, что для этого нужно…

Вортиген едва справился с болезненной дрожью.

— Я сделаю.

— Построй их как можно быстрее. Наша личность дает тебе срок — месяц. Пришло время нашей личности вмешаться, раз ты не можешь совладать с Витриумом. Теперь мы знаем — как.

С каким бы удовольствием Вортиген расколотил чашу, с какой мстительной радостью истоптал бы сапогами ее осколки, чтобы больше никогда не слышать союзников и самого Владыку, не чувствовать себя нашкодившим щенком, которого тычут носом в собственную лужу. Но он не мог: он безумно боялся смерти. А смерть без очередной порции демонской плоти в нужный срок — неминуема. Он это знал, и союзники знали, и потому вертели им, как хотели.

К его горлу подкатила дурнота. Наступал самый худший период трансформации, когда осколки воспоминаний чужой души начинают гулять в сознании, обжигая всем спектром эмоций: щемящей болью и безумной радостью, сладостью победы и горечью потерь, чувствами любви, ненависти, дружбы, — задевая собственные чувства императора. Те самые чувства, которым давно полагалось усохнуть, отмереть, заглушиться единственным оставшимся живым чувством — чувством страха.

Это был долгий и самый болезненный период, за которым следовало освобождение. Ничего, к утру трансформация завершится, и он насладится легкостью и свободой нового тела — еще на полгода.

— Хорошо, — повторил Голос, все так же обжигая плоть Вортигена огненными пчелами. — Наша личность будет ждать. Что касается наследника, плетение нитей говорит странное… Наследник все так же должен умереть в зале Оракула… Он умрет и не умрет… наша личность не может понять…

Вортиген не ответил. О событиях, что последуют вслед за смертью наследника престола, плетение нитей говорило сущую несуразицу. Выходило так, что наследник восстанет из мертвых и, более того, раздвоится, причем его первая, основная ипостась с некоторого момента уйдет в глубокую тень, по сути исчезнет, а вот вторая — начнет приближаться к Адварису странным зигзагом, — через Южный континент и Срединное море. Дальнейшие события распадались на тысячи возможных вероятностей, слишком странных и страшных, чтобы толком их осмыслить. Там, в частности, фигурировала супружеская пара гномов, отряд поющих огров и некий всесокрушающий топор. Но две трети этих вероятностей заканчивались победой Вортигена, и это было славно, это ободряло и заглушало страх .

— Наша личность уходит, — сказал Голос. — Странно, что ты не слышишь шепот.

Туман в чаше разгладился, растянулся багровой мерцающей пленкой.

Создание, настолько боявшееся смерти, что перестало быть человеком, выбранилось. Затем оно отвернулось к окну, легким щелчком отсоединило маску, поднесло к голове рукав плаща и высморкалось, измарав волчий мех кровью.