Андрей Киселев - Терминатор. Часть 1 (СИ)

Он вообще был ошарашен их появлению. Он уже пережил встречу с роботом и вот снова. И это был его родной теперь сын.

Дмитрий не поверил сначала в то, что видел перед собой. С ужасом и болью, он все же узнал его Алексея. Узнал по его синим мальчишеским знакомым глазам. И тому, кто смотрел через них на него. И душа отца подсказала ему, кто заключен в этой машине. И речь его была речью его младшего сына Алешки. Дмитрий сначала не поверил ничему, но позднее все понял, когда рядом с этим здоровенным, на вид и натренированным, как штангист человеком в черной коже, так похожим лицом и глазами на Алексея увидел майора Кравцова.

Кравцов молчал. Он стоял недалеко от входной двери, и просто теперь молчал. Он не мог ничего Дмитрию ответить. Неизвестно, что он сейчас думал, но он был за Алексея. И это точно. Он просто не вмешивался в семейный неприятный разговор отца и сына. Сына, которого отец не желал признавать.

Виктор Кравцов прекрасно понимал, что будет именно так, а не иначе. И только он смог понять Алексея. Или то, что тот теперь из себя представлял. И только он теперь его поддерживал и бежал вместе с ним. Прячась в лесу и горах, преследуемый, как и этот робот-киборг, гибрид человека и машины.

— Я пришел сам — произнес вместо Кравцова Алексей — Я хотел увидеть могилу матери и увидеть своего отца.

— Уходи! — Дмитрий взвел курки на стареньком охотничьем ружье — Не доводи до греха! Убирайтесь оба! Лучше бы ты погиб! — Дмитрий произнес громко, и уже совершенно выходя из себя — Я все знаю! Знаю кто ты! Ты мне не сын!

— Меня теперь это не убьет — произнес Алексей, пытаясь подойти к отцу и сделав шаг робота ногой в сторону Дмитрия — Прости отец. Прости меня. Прости за все.

— Не подходи! И уходи! — отшатнувшись от него, прокричал Дмитрий. Вскидывая прямо в лицо сына ружье. И по его щеке одинокого и горемычного старика потекла слеза — Уходи и не приходи больше сюда! В нашу деревню! Я не хочу, чтобы у меня был не сын, а бесовская машина! Что скажут селяне! Что скажут обо мне и покойной твоей матери Антонине наши деревенские соседи!

У робота три восьмерки, тоже потекли по щекам слезы. Он заплакал. Заплакал и по-настоящему. Не как машина, а как человек. И сам удивился этому про себя. Он мог плакать. Она сделала это. Сделала так, чтобы робот мог плакать. Мог плакать его этот подобный человеческому, живой биокамуфляж из искусственно выращенной человеческой плоти. Юлия не могла, а он может… Алексей почувствовал как, словно живое человеческое сердце загудела правая водородная в груди его бронированного металлом колтаном эндоскелета батарея, и в глубине у самого стального робота-гибрида позвоночника ядерный генератор. Загудела от его душевной боли. И он понял насколько слился с самой машиной. Его человеческое Я, заключенное в теле этого носителя боевой машины и Центральный нейронный микропроцессор, подключенный к вживленному человеческому сущему и живому, слились воедино. А глаза робота и человека вспыхнули красным огнем из-под синих зрачков глаз Алексея и напугали Дмитрия. И тот отшатнулся еще дальше назад и затрясся уже от страха.

— Прости отец — сказал еще раз человек и киборг, глядя на отца через 40000000битный встроенный видеомонитор видеозрения Т-888 — Прости меня — произнес Алексей — Прости за все. Но, я остановлю эту войну, ценой даже собственной жизни.

— Уходи — уже еле сдерживаясь от горя и боли и тряся перед лицом отвергнутого своего младшего сына ружьем, всхлипывая сиплым голосом, и тихо произнес Дмитрий — Прошу тебя сын мой, уходи. Уходи, пока вся наша деревня не увидела тебя и не возвращайся больше сюда.

— Пойдем, Алексей — произнес у входных дверей в дом майор Кравцов — Пойдем, нас уже, вероятно, ищут по всему лесу. Надо уходить.

— Да, наверное, пора — не отрывая своих убитых горем и тоской печальных сыновних в слезах вспыхивающих красным робота киборга огнем видеокамер, из-под мальчишеских синих глаз, произнес Алексей.

Он не стал близко подходить к Дмитрию. Он стоял на месте. Слезы так и текли по его вечно молодому и не стареющему теперь лицу робота Т-888, искусственно нарощенному на бронированный из колтана череп боевого киборга по подобию его живого, но замороженного и погребенного глубоко в недрах бункера Скайнет мальчишеского тела. Где-то там, в секторе Х30. В отдельном утильном блоке Х20. Там же, где утилизировались все тела ушедших в вечность и на опыты людей. Там же, где лежало во льду замороженное и задервеневшее до каменной мерзлоты его тело и тело военного советского пленного разведчика Белова Андрея. Они лежали рядом в том огромном общем морозильнике. И поверх всех тел. И его лишенное души голое тело мальчишки было там самым последним. Там за большой стальной запертой и заваренной автогеном навсегда дверью.

— Я хочу видеть могилу мамы — произнес он напоследок, выходя в сени дома у отказавшегося от него как от сына своего отца Дмитрия Егорова. Его голос стал уже не таким. Скорее больше стал напоминать голос машины. И он его больше не назвал отцом. Он повернул на прощание свое робота и человека молодое мальчишеское лицо в сторону на своего бывшего теперь отца. И его красные, горящие пугающим огнем из темноты сеней линзами глаза человека и машины еще сильнее стали видны из-под глазных живых нарощенных искусственно в глазницах бронированного колтаном черепа яблок.

— Она в самом центре кладбища. Там высокий крест из молодой ели и заборчик из досок, увидишь сам — произнес, в ответ, трясясь от горя, боли и ужаса Егоров Дмитрий. По его щекам текли слезы. И он видел такие же слезы в тех горящих красным огнем синих глазах этой человекоподобной машины. Машины, так похожей на его родного младшего сына. Машины, тоже умеющей, как и человек плакать. Машины, укравшей его сына и поглотившей внутри себя.

Он не кричал сейчас совсем как прежде, а просто произнес тихо ему. Давясь и сглатывая горькую болезненную обжигающую его горло слюну. Он произнес своему отвергнутому навсегда младшему сыну — Только тебе зачем. Ты ведь, теперь не человек. Ты теперь как они, машины.

— Я человек — произнес, поворачиваясь спиной к отказавшемуся от сына отцу Алексей — Я человек и останусь им всегда, даже в теле машины — произнес он еще раз, выходя в сени дома и вослед майору Кравцову, который уже отворив дверь, вышел на улицу. В заросший яркими летними ромашками загороженный частоколом двор.

Они так и вышли друг за другом. А Дмитрий остался стоять в доме с ружьем наперевес и заплакал снова. Заплакал навзрыд. Также как тогда, когда умерла его жена и мать Ивана и Алексея Антонина.

Он прогнал своего сына. Который был наполовину уже не его сын. И он не мог поступить иначе. Алексей был действительно уже не его родной младший сын. Алексей был и не человек. И не принадлежал теперь ему как отцу. И ему нечего было уже здесь делать в этой лесной староверческой глухой таежной деревне.