Кристофер Паолини - Эрагон. Наследие

Насуада с трудом подавила дрожь: он выглядел так, словно собирался откусить голову курице.

По-прежнему улыбаясь своей жутковатой улыбкой, человек в сером исчез из поля ее зрения, и через несколько секунд она услышала, как открылась и снова закрылась дверь ее темницы.

Теперь уже у нее самой на губах заиграла слабая улыбка. Гордость и тщеславие – вот чем она сможет в данном случае воспользоваться! Она знала, что обладает определенным умением, точнее, способностью подчинять других своей воле. Стоило человеку показать ей хотя бы самую малую лазейку в свою душу – не больше дырочки, в которую можно было бы просунуть ноготь мизинца! – и этого ей было вполне достаточно; она уже могла начинать действовать.

Когда человек в сером пришел в третий раз, Насуада спала. Ее разбудил громкий стук двери; она вздрогнула и проснулась с бешено бьющимся сердцем.

И не сразу поняла, где находится. Но, вспомнив, нахмурилась и заморгала глазами, поскольку протереть их не могла.

Еще сильней она нахмурилась, заметив, что на ее белой рубашке осталось небольшое пятно, где она нечаянно пролила немного воды с вином.

«Почему он вернулся так скоро?»

Сердце у нее упало, когда человек в сером прошел мимо нее, неся большую бронзовую жаровню, полную углей. Жаровню он поставил в нескольких шагах от ее каменного ложа. На раскаленных углях лежали три длинных железных прута.

Значит, тот момент, которого она так страшилась, настал.

Насуада попыталась перехватить взгляд человека в сером, но он всячески избегал смотреть на нее. Достав из кармана кремень и кресало, он поджег растопку, сложенную в центре жаровни. Искры разбежались во все стороны, а сама растопка вспыхнула и стала похожа на шар, скрученный из докрасна раскаленной проволоки. Человек в сером наклонился, облизнул губы, вытянул их дудкой и подул на неуверенное пламя нежно, как мать дует в лоб своему ребенку, отгоняя дурные сны. Искры вспыхнули с новой силой, превращаясь в языки пламени.

Несколько минут тюремщик возился с углями, сгребая их в кучку; дым от жаровни поднимался к куполообразному потолку, в котором, по всей видимости, имелось некое отверстие. Насуада следила за его действиями с каким-то мертвящим восторгом; понимая, что ее ждет, она все же не в силах была оторвать взгляд от жаровни. Ни он, ни она не произнесли ни слова; такое ощущение, будто оба стыдились того, что должно было произойти здесь, и не желали признавать, что стыдятся этого.

Человек в сером снова раздул угли, потом повернулся, словно намереваясь подойти к ней.

«Не сдавайся», – сказала она себе и вся напряглась.

Сжав кулаки, она затаила дыхание, а он подходил к ней все ближе… ближе…

Легкий, как перышко, ветерок коснулся ее лица, когда он быстро прошел мимо нее, и она услышала, как шаги его затихают вдали, как он поднимается по лесенке, запирает дверь и уходит.

Только после его ухода Насуада смогла немного расслабиться и выдохнуть. Угли в жаровне сверкали, как россыпь драгоценных камней, невольно приковывая к себе ее внимание. И от железных прутьев, торчавших из жаровни, тоже стало исходить неяркое ржаво-красное свечение.

Насуада облизнула пересохшие губы и подумала: хорошо бы сейчас выпить глоток воды.

Один уголек вдруг подпрыгнул и с треском разлетелся в воздухе, но в комнате по-прежнему царила тишина.

И Насуада, лежа на своей плите, изо всех сил старалась не думать. Она не имела возможности ни сражаться, ни спасаться бегством, а если она будет думать, это лишь ослабило бы ее решимость. Что бы ни случилось с нею, это все равно теперь случится, и никакой страх, никакое беспокойство ничего не изменят.

За спиной у нее послышались еще чьи-то шаги: на этот раз сразу нескольких людей, причем некоторые явно шли не в ногу. Их шаги по каменному полу отдавались многократным эхом, и Насуада никак не могла понять, сколько же человек направляются к ней. Они остановились у дверей; она слышала их негромкие голоса; затем двое с каким-то клацаньем – она явственно слышала, что по полу ступают две пары сапог с прочной кожаной подметкой и шпорами, – проследовали в комнату, и за ними с негромким глухим стуком закрылась дверь.

Затем на лесенке прозвучали еще шаги, размеренные и решительные, и Насуада увидела, как кто-то ставит резное деревянное кресло почти в пределах ее поля зрения.

В кресло уселся какой-то человек.

Он был крупный и широкоплечий, но не толстый, хотя, пожалуй, несколько тяжеловесный. С его плеч красивыми складками ниспадал длинный черный плащ, выглядевший странно тяжелым, словно был подбит кольчужной сеткой. Свет от пылающих углей и беспламенного светильника окутывал фигуру сидящего золотым ореолом, однако лицо его пребывало в глубокой тени, и рассмотреть его было совершенно невозможно. Однако тень не скрывала очертаний остроконечной короны, украшавшей его голову.

Сердце у Насуады на мгновение замерло, потом снова бешено забилось.

Второй человек – он был в светло-коричневом колете, вышитом по краю золотой нитью, и в узких штанах – подошел к жаровне и остановился спиной к Насуаде, помешивая угли одним из железных прутов.

Человек, сидевший в кресле, медленно, палец за пальцем, стянул с себя перчатки, и оказалось, что кожа у него на руках старая, цвета потемневшей от времени бронзы.

А потом он заговорил, и голос у него оказался низким, сочным, повелительным. Обладай какой-нибудь бард столь богатым голосом, он сумел бы прославить свое имя по всей Алагейзии. От звуков этого голоса у Насуады по всему телу поползли мурашки; он звучал почти ласково и точно омывал ее тело теплой волной, отвлекал ее от горестных мыслей, связывал ее. Слушая Гальбаторикса, она понимала: это столь же опасно, как слушать Эльву.

– Добро пожаловать в Урубаен, Насуада, дочь Аджихада, – сказал он. – Добро пожаловать в мой дом, под эти древние скалы, из которых он и построен. Давненько не было у нас здесь столь знатных гостей, занимающих достойное положение среди своих соотечественников. У меня, правда, немало всяких обязанностей, которые требуют приложения почти всех моих сил, но смею тебя заверить, что с этого момента я ни в коем случае не стану пренебрегать своими обязанностями гостеприимного хозяина. – И в этих последних словах Насуаде отчетливо послышалась нотка угрозы – точно коготь, высунувшийся из лапы хищника и тут же снова спрятавшийся.

Она никогда прежде не видела Гальбаторикса, лишь слышала описания его внешности и изучала рисунки, но воздействие на нее речей этого человека оказалось столь мощным и столь… отравляющим, что у нее не было сомнений: перед ней действительно правитель Империи.

В его манере произносить слова и ставить ударения чувствовалось влияние какого-то другого языка, словно тот, на котором он сейчас говорил, вовсе не был для него родным. Разница была не слишком заметной, но Насуада не могла не обратить на нее внимание и решила, что это, возможно, происходит из-за того, что язык сильно изменился с тех пор, как Гальбаторикс появился на свет. Скорее всего, это было действительно так, поскольку его манера говорить напомнила ей… Нет, нет! Ни о чем она ей не напомнила!