Джон Норман - Волшебники Гора

— Я не понимаю, — удивился Мило.

— Это серебро, — бросил я. — Думаю, Ты сможешь его продать.

— Не понимаю, — повторил он.

— А это бумаги, — сообщил я, — имеющие прямое отношение к тебе. Они в полном порядке. Тольнар и Венлизий надлежащим образом оформили их для меня прежде, чем уйти.

— Бумаги, Господин? — переспросил мужчина.

— Ты ведь умеешь читать, не так ли? — осведомился я.

— Да, Господин, — кивнул Мило.

— И не называй меня Господином, — сказал я.

— Господин? — тем не менее, спросил он.

— Эти бумаги — бумаги твоего освобождения, — пояснил я. — Я больше тебе не господин. У тебя вообще больше нет господина.

— Освобождение? — эхом повторил Мило.

— Ты свободен, — сообщил я ему.

У Лавинии, стоявшей на колени поблизости, перехватило дыхание, она дикими глазами уставилась на Мило.

— Я никогда не был свободен, — растерянно проговорил тот.

— Нет, — усмехнулся я, — ну и что.

— Господин не хочет меня? — спросил мужчина.

— У меня даже нет театра, — развёл я руками. — Какая у меня может быть надобность в актёре?

— Вы могли бы продать меня, — напомнил он.

— Ты же — не женщина, — пожал я плечами и, заметив какими глазами Мило посмотрел вниз на Лавинию, добавил: — Да, а вот она женщина. И это естественно для неё быть рабыней.

— Но Вы теряете значительные деньги, — заметил он.

— Один бит-тарск, если быть точным, — усмехнулся я, вызвав улыбку и на его лице. — За столь немногое, можно было бы купить разве что услуги какой-нибудь новообращённой рабыни в захудалой пага-таверне, той, которая всё ещё отчаянно стремиться научиться, ублажать мужчин.

— Женщины восхитительны! — воскликнул Мило.

— Они небезынтересны, — подержал его я.

Лавиния застенчиво опустила голову, поскольку именно на неё были направлены глаза актёра, когда он произнёс своё восторженное определение. Безусловно, когда мужчина может рассмотреть красоту в одной женщине, он легко увидит её и в тысячах других.

— Я всегда был рабом, — сказал он, — даже когда был совсем ребёнком.

— Понимаю, — кивнул я.

— Я был красивым мальчиком, — вздохнул Мило.

— Могу себе представить, — сказал я.

— И мне всегда отказывали в женщинах, предостерегали от них, ругали, когда я выказывал к ним интерес, а иногда даже били, когда я разглядывал их.

— Я знаю мир, в котором такое, в некотором смысле, стало повсеместной практикой, — заметил я, — мир в котором, в политических целях определенных групп, для защиты их интересов и удовлетворения их амбиций, в массовом порядке делаются попытки подавить, унизить, остановить и запретить мужественность. А в итоге, этому сопутствует снижение и прекращение женственности, что, однако не касается тех групп, которые это всё затеяли, поскольку собственные интересы для них важнее всего.

— Как такое вообще могло произойти? — ужаснулся Мило.

— Проще, чем тебе кажется, — пожал я плечами. — В искусственном мире, приученном одобрять идеологии отрицания, полном определений и организаций, использующих методики психологических манипуляций, в которых они используют в своих интересах антибиологические прецеденты далёкого прошлого, этого легко можно достичь.

— Неужели их не останавливает даже вырождение и безумие, угрожающие будущему их собственного мира? — спросил он.

— Конечно, нет, — развёл я руками.

Мужчина вздрогнул.

— Некоторые люди боятся открыть глаза, — сказал я.

— Почему? — удивился Мило.

— Им сказали, что так делать неправильно.

— Но это — безумие, — заметил мой собеседник.

— Нет, — вздохнул я. — Это — мудрость со стороны тех, кто боится того, что другие смогут видеть.

Мило снова вздрогнул.

— Но, возможно, однажды они откроют глаза, — улыбнулся я.

— А теперь выбрось все мысли о таких местах из своей головы. — Ты теперь свободен. Тебе больше не требуется скрывать или отрицать свои чувства. Тебе больше нет нужды скрывать или отрицать твою мужественность.

— Я действительно свободен? — недоверчиво спросил мужчина.

— Да, — заверил его я, вручая бумаги, которые он бегло просмотрев, спрятал под тунику.

— Признаться, я даже не знаю, что мне делать и как мне быть, — смущённо признался свободный мужчина.

— Позволь твоим инстинктам и твоей крови подсказать тебе это, — посоветовал я. — Их сущность превыше той идеологической обработки, которой тебя подвергали.

— Я — мужчина, — с гордостью произнёс Мило.

— Это верно, — согласился я.

— Вы не побрезговали бы коснуться моей руки? — поинтересовался он.

— Я даже пожму её, — заверил его я, — в знак дружбы, и также в знак дружбы положу другую руку на твоё плечо. Можешь сделать то же самое и со мной, если пожелаешь.

И мы пожали руку друг другу правые руки, положив левые на плечи.

— Ты — мужчина, — сказал я. — И не бойся им быть.

— Я благодарен вам, — ответил Мило и добавил: — Сэр.

— Пустяки, — отмахнулся я, — Сэр.

— По-моему, для него было бы разумно, как можно скорее исчезнуть, — проворчал Марк. — Исходя из всего, что мы знаем об Аппании, он, скорее всего, уже раскаялся в своей неосмотрительности и возвращается со своими людьми.

Во взгляде смотревшей на Мило Лавинии читалось неподдельно страдание.

— Мне понравился твой «Луриус из Джада», — признался я актёру.

— Спасибо, — поблагодарил тот.

— А мне нет, — буркнул Марк.

— У Марка предвзятое отношение, — усмехнулся я.

— Но он тоже прав, — заметил Мило.

— О? — удивился я.

— Вот видишь? — бросил мне Марк.

— А мне понравилось, — сказал я.

— На самом деле я не актёр, — вздохнул мужчина.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Нет, — развёл он руками. — Актёр — от слова акт, и он должен быть готов к акту, к поступку, к действию. А я всего лишь играю самого себя под разными именами. И это — всё.

— Это тоже своего рода действие, — заметил я.

— Возможно, Вы правы, — вздохнул Мило.

— Конечно, я прав, — заверил его я.

— Вы — замечательный актёр, Господин! — воскликнула Лавиния, но тут же быстро опустила голову и съёжилась, опасаясь, что сейчас на неё обрушится удар.

— Ты назвала меня господином, — удивлённо сказал ей Мило.

Женщина несмело подняла голову.

— Это ей подобает, — пожал я плечами. — Ведь она — рабыня, а Ты — свободный мужчина.

Конечно, она заговорила без разрешения, но в данном случае, как мне показалось, это были рефлекторно вырвавшиеся слова, и с этим она ничего не могла поделать. Учитывая все обстоятельства, я решил пропустить это мимо ушей. Думаю, это не приведёт её к привычке к таким заблуждениям.

— Простите меня, Господин! — прошептала Лавиния, обращаясь ко мне.

— Ты можешь говорить, — кивнул я.

— Дело в том, как мне кажется, великий и прекрасный Мило — действительно удивительный актёр, — пояснила женщина. — Ведь суть не в том, чтобы выступать в тысяче ролей, и мы не смогли узнать его вошедшего в ту или иную роль. Важнее то, что он остаётся собой, играя тысячу ролей, и это именно его мы любим, его — великолепного самого по себе, а не его персонажей!