Джон Норман - Танцовщица Гора (ЛП)

Я лежал на мехах, пытаясь разобраться в моих чувствах и реакциях. Интересно, кем теперь была та девушка, что лежала здесь. Она казалась мне совершенно отличающейся от прежней Дорин Уильямсон, когда-то давным-давно работавшей в библиотеке. Конечно, её всё ещё звали «Дорин», вот только теперь это было её единственным именем, и даже не именем вовсе, а рабской кличкой, данной ей точно так же, как дают кличку животному. Эта кличка была, подобно ошейнику, надета на неё желанием рабовладельца. И на эту кличку она должна была, подобно любому другому домашнему животному, отзываться.

На моей голове по-прежнему был надет рабский полукапюшон. Я лежала и размышляла о тех чувствах, которые мне пришлось испытать. Если отбросить незначительные эпизоды разочарования или стыда, само собой, бывшие результатом моего Земного воспитания, то я лицом к лицу оказалась перед различными бесспорными доказательствами моей чувственности и отзывчивости моего тела. Я вдруг обнаружила, что меня захлестнула волна удивительных по своему разнообразию и силе смешанных эмоций и чувств. Иногда я был смущена отсутствием понимания этих чувств, и иногда они восхищали и интриговали меня. Иногда я чувствовала, что отчаянно хотела их продолжения и стремилась к ним и к другим таким же, то очаровывающе тонким, то вдруг почти подавляющим, заставлявшим меня чувствовать себя их беспомощной пленницей. Они чудесным образом появлялись во мне, некоторые подобно взрыву, другие медленно, словно всплывая из глубин моего я. Временами меня охватывал настоящий страх, когда я ощущала, что где-то, пока ещё далеко, находятся чувства и эмоции, столь невероятные и подавляющие, что, и я это сознавала, стоит мне я оказаться в их объятиях, и я стану совершенно беспомощной перед ними, перед чувствами, которые были столь же подавляющими и непреодолимыми для меня, как вращение земли и приливы моря.

Если говорить коротко, я оказалась на грани понимания своей женственности. Безусловно, что бы и как бы ни было сделано со мной тогда, я ещё не могла до конца понять чего-то крайне важного, а именно, того, как мое тело и моя нервная система могли измениться во время моего использования. Того как моя беспомощность и потребности могли углубиться, вырасти и усилиться до такой степени, что могли стать больше и выше меня, сделав меня их беспомощной пленницей. И хотя я уже была почти готова к, как в своё время шокировав меня выразилась Ина, тому, чтобы «умолять об этом и царапать пол», у меня всё ещё не было ясного представления относительно того, до какой степени мой живот и моё тело могли быть охвачены «рабскими потребностям». У меня всё ещё не укладывалось в голове то, что девушка могла разбить себе лицо о прутья её клетки, в отчаянной попытке дотронуться до охранника, или сдирая кожу на обнажённом животе ползти к ненавистному рабовладельцу только ради того, чтобы почувствовать удар его руки или ноги. Короче говоря, хотя я уже удалилась на тысячи миль от той наивной девушки из библиотеки, у меня все ещё не было практически никакого понимания того, что в действительности представляет рабский секс. Я ещё не испытала даже самого слабого рабского оргазма. Но в контексте моих реакций, пока сфокусированных в основном на простых телесных чувствах и эмоциях, я уже могла начать догадываться о его цельности. Именно в жизни рабыни в целом это находит своё место столь всеобъемлюще. Жизнь рабыни наполнена такой модальностью бытия, которая усиливают её чувства и эмоции, которые, в свою очередь, увеличивают и обогащают модальность её существования. Жизнь рабыни — последовательное, единое и неделимое целое.

Я услышала, что кто-то отодвинул занавес. Испугалась. Кто-то вошёл в альков. Я вжалась в меха, и вдруг почувствовала непроизвольное движение, напугавшее и одновременно смутившее меня. Мои бёдра сами собой, немного приподнялись, совсем чуть-чуть, над мехом покрывала. Едва осознав произошедшее, я стремительно, ещё сильнее прижалась к полу. Память услужливо подсказала, что как то раз, в зоопарке, я видела, как самка бабуина, напуганная подкравшимся к ней доминирующим самцом, фактически таким же образом повернулась к нему задом и робко предложила ему себя. Я знала, что точно такой же стиль поведения распространён и среди шимпанзе. Это своего рода форма умиротворения самца, демонстрация ему женского подчинения.

Мужчина опустился подле меня на колени или на корточки, провёл руками по моим бокам. Какие сильные у него были руки! И снова моё тело без какого-либо участия мозга, среагировало тем же самым образом. Только, думаю, на сей раз, оно приподнялось не столько от страха, сколько в ответ на его прикосновение.

— Интересно, — послышался хрипловатый голос Хендоу, моего хозяина.

Я всхлипнула и попыталась прижаться к полу, мне захотелось зарыться в меха, спрятаться под ними.

— Не огорчайся, рабыня, — сказал мужчина. — Ты же знала, что именно для такой работы я тебя и купил.

Я почувствовала, что он вставил ключ в замок браслета. Мои руки, одна за другой были освобождены от кандалов. Меня перевернули на спину. Теперь из ограничений на мне остался только полукапюшон.

— Болит где-нибудь? — осведомился Хендоу.

— Немного, — ответила я, прислушавшись к ощущениям.

— Внутри? — уточнил он.

— Там тоже, немного, — кивнула я.

Моё тело, затекло после долгого лежания в одной позе на жёсткой поверхности, но хотя ощущения притупились, я ощутила тупую саднящую боль в некоторых местах. Позднее, я обнаружила на своей коже множество синяков и ссадин. Некоторые мужчины обращались со мной меня с излишней грубостью. Впрочем, для них это было допустимо. Ведь я была рабыней.

Вдруг холодный металл лёг на мою талию. Хендоу туго опоясал меня цепью, и запер её на висячий замок на моём пупке. Сзади на этом своеобразном пояса, имелись пара лёгких женских кандалов, которые, как я узнала позднее, назывались «рабскими браслетами»

— «Господин?» удивлённо спросила я.

Я не понимала, почему я был закована на этот раз.

— На тебя будут надевать это на ночь, — пояснил он, — по крайней мере, в течение следующих трёх ночей.

— Да, Господин, — пробормотала я, озадаченно.

— И в ближайшие три дня тебя не будут выводить в зал, — сообщил он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я, предположив, что именно это я должна была говорить.

— Это позволит зажить твоим синякам, а заодно даст тебе возможность собраться с мыслями и поразмышлять над случившимся.

— Да, Господин, — сказала я, пребывая в некотором недоумении.

— Как и прежде, в течение этих трёх дней Ты будешь работать на кухне, — сообщил мне Хендоу.

— Да, Господин, — отозвалась я, вздрогнув от страха.