Владимир Кучук - Навь Остров. Территория забытых богов (СИ)

В конце концов, не найдя ничего, из того, что его интересовало, окрест общины, Ангрипп перенес свои поиски в другие части долины, леса и озера. Случалось, пропадал целыми днями, а то и неделями, приходил уставший, в изодранной одежде, и злой.

И вот, спустя какое-то время, лекарь вернулся из очередного своего похода. Явился, как и обычно, изможденный, оборванный, но уже с весьма довольным выражением лица. Едва отдохнув, направился прямиком к графу.

Как рассказывали, разговор у них не получился. Короткая и тихая беседа в кабинете Левашова на втором этаже только что отстроенного дома вскоре переросла в громкую ругань, после которой Ангрипп в крайней степени раздражении выскочил от графа и направился к себе, а Михаил Константинович еще долго не мог успокоиться, все вышагивал по комнате, что-то бормоча под нос. Последующие встречи Михаила Константиновича с Ангриппом закончились тем же. О чем были разговоры, на счет чего они не могли договориться — никто не ведал, но, в конце концов, лекарь вообще перестал бывать в доме Левашовых, а большую часть времени проводил в своей избе, почти ни с кем не разговаривая и не общаясь.

С тех-то пор-то и вернулась к Левашовым беда: изгнанная, казалось, навсегда страшная болезнь Анастасии стала терзать ее с новой силой. Знахари из общины, успешно лечившие девочку, только руками разводили, так как не могли понять, почему хворь вернулась. Вновь посеревший от горя граф велел послать за лекарем. Ангрипп явился, осмотрел больную, и тут же безапелляционно заявил, что болезнь вернулась из-за некомпетентности местных знахарей, о чем он не раз предупреждал Левашова. После этого принялся, как говорится, исправлять ситуацию. Настеньке опять стало легче, что дало повод графу полностью отказаться от услуг общинных лекарей.

Однажды графа почтил своим визитом сам главный волхв общины. Они тоже долго о чем-то разговаривали в кабинете, правда — без скандалов и без ругани. Из отрывочных фраз, случайно услышанных челядью, жрец предупреждал Левашова об опасности, которую представляет собой графский лекарь. Но, судя по всему, Михаил Константинович не поверил и ему.

С этого времени Ангрипп почти не покидал графский дом, усердно занимаясь больной, но, похоже, тоже не мог добиться сколь либо положительных результатов в лечении. В конце концов, временное облегчение сменилось еще большим обострением недуга.

Настенька умирала.

Вот именно в то время и произошло событие, которое, по мнению местных жителей, и навлекло на их долину беды и несчастья, с которыми, без особых успехов, им приходилось бороться и по сей день.

Тот день начинался, как и многие другие. С первыми лучами солнца, с первыми криками петухов, в деревне закипела активная жизнь. Часть крестьян занялась домашним хозяйством, остальные разошлись на полевые работы, промышлять рыбу на озеро, охотиться и собирать дары природы в лес. То есть, день был из тех, про который говорят, что он зиму кормит.

Вечером же, на успели люди вернуться с работ, по деревне проскакал графский глашатай, и объявил, что барин велел всем, от мала до велика, собираться на поле у самого озера. Крестьяне, недоумевая, выполнили указание хозяина, и вскоре на поле, совсем недалеко от берега озера, расчищенного от камыша, собралась гомонящая толпа.

Впрочем, шум возбужденной толпы очень скоро прекратился, когда люди разглядели все то, что творилось на поле...

— Таинство какое-то готовилось тогда на этом поле. — Уточнил за Николая дедок с трубкой, которого староста представил как Степан Егорыч. Сделав значительную паузу, вероятно для того, что бы подчеркнуть значимость и важность последовавших дальше событий, дед несколько раз затянулся, выпустив облачко ароматного дыма, затем продолжил:

— По большому кругу были разложены пять куч хвороста, а шестая — в центре. Вскоре подошел и сам граф, а дочку его привезли на телеге. К тому времени зачахла она вконец, совсем немощная стала, сама на ногах не могла стоять. В чем только душа и держалась! Как только стемнело, откуда-то появился лекарь, Ангрипп, значит. Он и так-то чудной был, а тут и вовсе удивил людей, поперед всего — одеянием своим. Длинные на ём одежды были, как кафтан, черного цвета, и густо расписанные какими-то желтыми знаками. А на голове — большущая шапка была, на воронье гнездо похожа, потому как из веток да травы всякой сплетенная. Как только солнце скрылось, значится, за лесом, лекарь прошелся с факелом по кругу и запалил пять костров. Когда те разгорелись, стал ходить меж ними, и молитвы какие-то читать, то ли заклинания, и чем дальше, тем громче! Затем он зажег последний костер, находящийся в центре, самый большой. В это самое время граф, Михайла Константинович, к телеге подошел, и осторожно, как дитя малое, дочурку-то свою с телеги на руки и взял. Взял, значится, и медленно так, как замороженный, понес. И не куда-нибудь, а к озеру, к воде! Лекарь, подняв свой факел высоко над головой, и за ним пошел, вернее — за ними! У самой воды остановились, ряженный лекарь что-то сказал графу, на озеро указал, после чего тот медленно пошел в воду.

Тут Степан Егорыч как-то сник, сгорбился, посмотрел на свою погасшую трубку, спрятал ее в карман, сел на свое место.

— Что дальше-то было, дедушка? — покойно, без следа нетерпения в голосе, спросил Матвей.

— А что дальше? — Ответил за приятеля его сосед — Иван Кондратьевич. — Пошел в воду граф, с дочкой на руках. Скрылся в темноте... А вернулся один. Утопил он ее, Настасью-то! Задумано так было у них — у лекаря ентого, с Левашовым!

— Как это — утопил? — У Алексея даже голос дрогнул.

— Утопил, сынок, и вся недолга! Это потом уж, старики сказывали, выяснилось, что ентот самый лекарь... Да и не лекарь он был — колдун, самый, что ни на есть — колдун! Он лишил разума графа! Он заставил его собственноручно утопить дочь рОдную!

— Да как же такое возможно?!

— А вот так! — Вступила в разговор бабка Акулина. — По всему выходило, что, ежели девица — дитя некрещеное, утопнет, то непременно превратится в навку! К человеческому племени она уже принадлежать не будет, но людское обличие не потеряет. Убитый горем отец — граф Левашов, и на такое был согласен, лишь бы Настеньку свою лишний раз к груди отцовской прижать можно было. Она ведь на этом свете уж и не жилец была, а вот навкой — вечно жить могла!

— Постойте, постойте, ребята! — Вскочил Платонов. — А мозаика-то складываться начинает!

— Погоди, Игорь Павлович, — усадил профессора на место Василенко, — что там дальше было?

— А что дальше? — Тяжело вздохнул Иван Кондратьевич, лицо которого раскраснелось, то ли от коньяка, то ли от возбуждения. — Дале ничего хорошего и не было, потому как от таких затей ничего путного выйти не могёть. Ежели Господь решил прибрать к себе душу, знать так тому и быть. Тут токмо смириться надоть, и не гневить Отца Небесного мыслями да деяниями крамольными. Заместо того, что бы покориться воле Божьей, граф Левашов, Михайла, значит, Константинович, надумал супротив воли его пойтить, а энтот самый лекарь-колдун — тут как тут! Ведь это он подговорил графа таким вот «макаром» дочу его «исцелить», а сам, лишенец, использовал горе барина в своих темных деяниях! Говорят, когда убитый горем отец вышел из озера, один уже, без дочки, навстречу ему вышел волхв из общины. Кричал что-то, посохом потрясал, бранился на графа, мол — беду великую на всех накликал! И действительно, сынки, благодатная жизнь в раю энтом, с тех пор, закончилась. Нечисть откуда-то полезла — одна страшнее другой: и ползучая, и летучая, какая на вас нонче напала, мертвяки с болот полезли, упыри! Люди стали пропадать, скот. В лес, который испокон веков кормил ягодами, грибами, орехами, живностью — лучше не соваться! Жрец сказывал, что вся беда эта из-за того, что открылись врата в преисподнюю, которые их Бог когда-то закрыл намертво. Переживал он сильно, говорил, что их община для того тут и поселилась когда-то, что бы врата эти, значится, охранять. А еще жалел, что пустили они сюда графа с его крестьянами, что, мол, от этого вся беда и приключилася!