Гарт Никс - Сабриэль

– Вы… вы знакомы с моим отцом? – спросила Сабриэль. – Он прежде навещал меня дважды в год; надо думать, он пересекал границу именно здесь.

– Да, мы встречались и тогда, – отозвался Хорайс. Они уже шагали вдоль края плац-парада. – Но познакомился я с ним более двадцати лет назад, когда попал сюда еще младшим офицером. Странные были времена – очень, очень скверные и для меня, и для всех и каждого на границе.

Он вдруг резко затормозил – сапоги так и громыхнули – и снова пригляделся к колокольцам и к восковой белизне кожи Сабриэль, что составляла такой разительный контраст с ее волосами, иссиня-черными, как асфальт под ногами.

– Вы – некромантка, – без обиняков сказал Хорайс. – Так что вы наверняка все поймете. Здесь, в месте перехода, боев велось – не счесть. Очень много погибших. До того как эти идиоты на Юге передали все дела под начало верховного командования, пропускной пункт каждые десять лет переносили к следующим вратам в Стене. Но сорок лет назад какой-то… чинуша… постановил – больше никаких переносов. Нечего-де государственные средства разбазаривать. А единственный пропускной пункт будет, значит, здесь на веки вечные. И ничего, что со временем тут накопится такая высокая концентрация смерти, смешанной со Свободной магией, которая просачивается из-за Стены, что…

– Мертвое мертвым не останется, – негромко докончила Сабриэль.

– Точно. Когда я прибыл, неприятности только начинались. Трупам в земле не лежалось – что нашим, что существам из Древнего королевства. Солдаты, убитые днем раньше, разгуливали по плацу. Твари, уничтоженные при попытке пересечения границы, восставали из мертвых и причиняли еще больше вреда, нежели при жизни.

– И что же вы сделали? – спросила Сабриэль.

Она многое знала о том, как сковать и обуздать мертвое и окончательно ввергнуть в смерть, но не в таких масштабах. Однако сейчас никаких мертвых тварей поблизости не рыскало: Сабриэль всегда инстинктивно чувствовала грань между жизнью и смертью, а здесь, по ощущению, все было так же, как и в сорока милях отсюда, в Уиверли-колледже.

– Наши маги Хартии пытались справиться с бедой, но нет таких знаков, которые могли бы… сделать мертвое мертвым… есть только те, что уничтожают физическую оболочку. Иногда этого хватало, иногда – нет. Нам приходилось то и дело переводить временно военнослужащих в Бейн или даже дальше только для того, чтобы дать им возможность излечиться от, как изволили выражаться штабные, приступов массовой истерии или безумия.

Я в ту пору магом Хартии еще не был, но уже ходил с патрулями в Древнее королевство – понемногу набирался ума-разума. Во время одной из таких вылазок мы повстречали некоего человека: он сидел под камнем Хартии на вершине холма, откуда хорошо просматривались и Стена, и Внешняя граница.

Поскольку Внешняя граница его явно интересовала, старший офицер решил допросить его, а если окажется, что на нем искаженный знак Хартии или что это какое-нибудь порождение Свободной магии в обличье человека, то и убить. Но ничего подобного мы, разумеется, не сделали. Это был Абхорсен, и он как раз шел к нам, потому что прослышал про мертвецов.

Мы проводили его в штаб, он встретился с командующим гарнизоном. Не знаю, о чем уж они там договорились, но я так понимаю, Абхорсен взялся наложить оковы на мертвых, а взамен ему предоставлялось гражданство Анцельстьерра и право свободно миновать Стену. Во всяком случае, после того у Абхорсена совершенно точно было два паспорта. Как бы то ни было, в течение следующих нескольких месяцев он резал ветряные флейты – вы их сами видите среди проволоки…

– А! – воскликнула Сабриэль. – Я-то гадала, что это. Ветряные флейты… Это многое объясняет!

– Рад, что вам все понятно, – отозвался полковник. – Потому что сам я до сих пор не понимаю, что это за штуки такие. Во-первых, они не издают ни звука, с какой бы силой ветер ни дул. На них вырезаны знаки Хартии, которых я нигде и никогда не видел – ни прежде, ни впоследствии. Но когда он начал их устанавливать… по одной за ночь… мертвые просто-напросто постепенно исчезли, а новых не появилось.

К тому времени они дошли до дальнего конца плаца, где рядом с траншеей пламенел очередной предупредительный знак: «Штаб гарнизона Внешней границы. Позвоните и ожидайте часового».

Переносной телефонный аппарат и тут же колокольчик лишний раз подтверждали двойственный характер Внешней границы. Полковник Хорайс взялся за телефон, покрутил ручку, прислушался, поставил его на место. Нахмурившись, трижды резко позвонил в колокольчик.

– Ладно, неважно, – продолжал он, пока они ждали часового. – Главное – они работают. Так что мы Абхорсену бесконечно обязаны, а значит, его дочь здесь – почетная гостья.

– Боюсь, если бы вы знали, какие дурные вести я принесла, мне достался бы не почет, а крепкое словцо, – тихо произнесла Сабриэль. Она помолчала, – ей трудно было говорить об Абхорсене, на глаза тотчас же наворачивались слезы, – и быстро продолжила, чтобы поскорее с этим покончить. – Я возвращаюсь в Древнее королевство, чтобы… чтобы отыскать отца. С ним что-то случилось.

– Я надеялся, что его меч оказался в ваших руках по какой-нибудь другой причине, – признался Хорайс.

Он переложил лыжи на левое плечо, высвобождая правую руку, чтобы отдать честь в ответ на приветствие двух часовых, которые резво бежали по траншее; подбитые гвоздями сапоги звонко стучали по деревянному настилу.

– Сдается мне, все куда хуже, – добавила Сабриэль, вдохнув поглубже, чтобы не разрыдаться. – Он в плену Смерти… или… или даже мертв. И созданные им оковы того гляди рухнут.

– Ветряные флейты? – переспросил Хорайс, опуская лыжи на землю; его рука в приветственном салюте застыла на полпути. – И все мертвые разом воскреснут?

– Флейты играют песню, слышную только в Смерти, – объяснила Сабриэль, – и поддерживают оковы, наложенные Абхорсеном. Но скованные связаны с ним самим, и флейты теряют силу, если… Они потеряют силу, если Абхорсен сейчас среди мертвых. Больше они никого не удержат.

– Я не из тех, кто винит вестника, принесшего плохие новости, – промолвил Хорайс, передавая Сабриэль чашку чая; девушка устроилась на, по-видимому, единственном удобном стуле в блиндаже, где располагался штаб полковника, – но худших новостей я вот уже много лет не слышал.

– По крайней мере, я – живой вестник… и притом дружественный, – тихо промолвила Сабриэль.

Тревожась об отце, ни о чем другом она прежде не задумывалась. Теперь она начинала узнавать о нем больше и понимать, что он не просто ее отец; для других – самых разных – людей он тоже значит очень многое. Оказывается, простенькая картинка в ее памяти – как Абхорсен, уютно расположившись в кресле ее кабинета в Уиверли-колледже, болтает с ней об уроках, анцельстьеррской технологии, магии Хартии и некромантии – давала представление самое что ни на есть ограниченное, как портрет маслом, запечатлевший одну-единственную грань характера человека.