Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис

Кукла вспыхнула сразу. Мишка вдавил ее в самый жар, нагреб углей сверху и несколько раз качнул мехи.

— Дядька Лавр, тетю Таню не корежило, не корчило?

— Нет.

— А куклу корежило. Значит, колдовская связь между ними разорвана. Все. Поставьте свечки к иконе Богородицы и… Совет да любовь!

Лавр и Татьяна, как по команде, обернулись друг к другу. Лавр прижал жену к груди, потерся щекой о ее головной платок.

— Танюша…

— Ладо мой…

Может ли хоть что-то на свете сравниться с ТАКИМ сиянием женских глаз? В нем все: и благодарность, и обещание, и награда, и ожидание… Приказ и просьба, требовательность и покорность, грех и благодать, сила и беспомощность, надежда и самоотречение… Кто-нибудь когда-нибудь сумел пересчитать компоненты, составляющие понятия Любовь и Счастье? И если ты не просто «М» в графе «пол», а действительно мужчина, нет цены, которая оказалась бы слишком велика за один такой взгляд. Отдать все — пустой набор слов. Отдать то, чего нет и не могло бы быть, если бы не эти глаза…

«Ну до чего же приятно смотреть на вас, прямо молодожены. Блин, аж слеза наворачивается… Э! А чего это я?..»

В глазах вдруг поплыло, Мишку крепенько тряхнуло, и он понял, что лежит на полу, неудобно подвернув под себя руку. А потом стало темно. Истошного женского вопля: «Мишаня-а-а!!!» — он уже не услышал.

— …и все с молитвой Божьей, с крестным знамением. А потом хвать ее клещами — и в горн. Она стонет, корчится, а Мишаня держит ее клещами и кричит: «Изыди, нечистая, отринься от подобного!»

Голос тетки Татьяны звучал вдохновенно, чувствовалось, что рассказ воспроизводится уже не в первый раз, постепенно обрастая все новыми красочными подробностями.

— Так и сгорела, даже пепла не осталось. А Мишаня говорит: «Все. Ставьте свечки, благодарите заступницу нашу Небесную». А потом вдруг побледнел весь и упал.

Мишка приоткрыл глаза. В горнице у его постели собрался целый консилиум: лекарка Настена, почему-то с очень сердитым лицом, мать с лицом заплаканным, дед с лицом, опухшим после вчерашнего праздничного ужина, отец Михаил с ликом бледным и болезненным, под ручку (с ума сойти!) с теткой Аленой. Правда, поддерживал не он даму, а дама его. Где-то на заднем плане маячила Юлька.

Отец Михаил первым заметил, что Мишка открыл глаза.

— Миша, Мишенька, узнаешь меня?

— Узнаю, отче.

— Миша, прости, я обязан тебя испытать. Перекрестись.

Мишка, удивляясь собственной слабости, обмахнул себя крестом и непослушными губами произнес первые строки Символа веры:

— «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…»

Монах извлек откуда-то кропило и брызнул на Мишку святой водой.

— Аллилуйя! Чист отрок! Слава богу!

— Ну и чего, спрашивается, всполошились? — сердито пробурчала Настена. — Я же сразу сказала: нет в нем тьмы. Не могло ничего на него перекинуться, заклятие-то на Татьяну было.

Стало понятно, отчего Настена выглядит такой сердитой, — старые счеты с попами. Отец Михаил, видимо, вообразил, что нечистый дух мог переселиться из куклы в Мишку.

«Опять, блин, спасает нетонущего. Прямо как в старом анекдоте: „Дурак, живу я здесь!“»

— А теперь ступайте-ка все отсюда, — скомандовала Настена, — с душой у парня все в порядке, а я телом займусь — вон, зеленый весь, как лягушка, руками еле шевелит. Ступайте!

Все потянулись в двери, отец Михаил попробовал было поупираться, но Алена, похоже, даже не заметила его усилий. Все наконец вышли, только Юлька осталась стоять у стены с выражением на лице, более подходящим гладиатору, вышедшему на арену, чтобы победить или умереть.

— Ну, чего набычилась? — обратилась Настена к дочери. — Не гоню же. Наоборот, ты лечить и будешь. Видишь: дружок твой силы все растратил, пустой почти.

— Так уж и мой…

— Ну не мой же? — Настена повернулась к Мишке. — Ты что натворил, дурень? Не мог мне сказать? Устроил тут тарарам.

— Не должно было быть тарарама, тетя Настена, куклу-то я сам сделал, только иглу у волхва взял, да и без иглы бы мог. Помнишь, ты объясняла, что наговор сам по себе ничего не лечит, надо, чтобы больной в него верил. Значит, и кукла сама по себе просто куча тряпок, но тетка Татьяна в нее верила, вот и подействовало.

— Умница ты, Михайла, молодец, верно догадался… А все равно дурак!

— Как это?

— Так это! Ты каким местом меня тогда слушал? Я с чего тогда начинала? Не с того, что больной верить должен, а с того, что лекарь должен верить и себя в нужное состояние привести.

— Я не верил, я знал.

— А разница-то? Знание — это просто самая сильная вера, вот и все. Ты знал, и тебе ничего с собой делать не надо было, Татьяна верила (не столько тебе, кстати, сколько кукле), потому у тебя все и вышло.

— А что же тогда со мной случилось?

— Вот! Об этом и речь! Ты что у Татьяны лечил?

— Я не лечил, я заклятие снимал!

— Ой, ну что мне с ним делать, Юлька? — Настена в деланом отчаянии всплеснула руками. — Такой ум — и такому дурню достался!

— Мама, он не понимает…

— Да вижу я, что не понимает. Заклятие, заклятие… Да нету никаких заклятий! Дурят вас: одних волхвы, других попы, а вы и уши развесили!

«Мать честная! Атеистка! В двенадцатом веке? Не может быть, потому что не может быть никогда!»

— Как это — нет? — Мишка все-таки решил уточнить. — А светлые боги?

— А светлые боги есть. И Христос твой тоже… Может быть. Как уж они там между собой… не наше дело. Но не дано смертным силой с богами равняться, и никакие заклятия тут не помогут. Чудеса — не от богов, чудеса — от ВЕРЫ. От одной и той же болезни один амулетами гремит и у костра козлом скачет, другой на капище скотину безответную режет, третий перед иконами лбом в пол бьется. И помогает! Потому что верят, что поможет. Ты когда-нибудь слышал, чтобы от одной болезни три разных способа лечения было? Совсем разных, друг на друга непохожих?

— Нет.

— Правильно, лечат не амулеты, не жертвенная кровь, не иконы. Лечит ВЕРА — одинаковое лекарство для всех! Сегодня ты сотворил чудо, а родилось оно от Татьяниной веры и твоего знания, как дитя от жены и мужа. Так всегда: излечение от союза двух вер — лекаря и больного.

— Понимаю, матушка Настена. То есть нет, не понимаю: что же меня ударило-то?

— А этого мужам понять и не дано. Придется тебе мне на слово… хм, поверить. Как бы тебе попроще… Знаешь, сколько силы надо, чтобы дитя выносить и родить? Нет, знать ты не можешь. Но догадываешься?

— Догадываюсь вроде бы.

— Догадывается он… Да больше ни на что другое столько сил не требуется! Иногда даже жизни лишаются!

— Ты хочешь сказать, что для восстановления этой способности?..

— Да! Неважно, хотел ты или не хотел, понимал или не понимал, чувствовал или не чувствовал, но ты Татьяне свою силу отдавал. Ты ВЕРИЛ. Не в заклятие волхва, конечно. Ты в себя верил, в то, что помочь можешь, и сам себя этой верой сжигал. Мог сдуру все отдать, сейчас отпевали бы. Нельзя мужам в эти дела лезть, вы все умом понять норовите, а здесь чувствовать надо! Ладно, хватит болтать. Юля, давай качай в него силу, хочу посмотреть, как вы это делаете.