Денис Луженский - Тени Шаттенбурга

Он знает: всего не удержать, что-то отдать придется, и старается защитить лишь самое дорогое. Знает: от потерь останутся лишь призраки воспоминаний, смутные отголоски пережитого. Именно поэтому отдает худшее, что накопилось после прошлого выхода на Тропу: боль и неприязнь, гнев и отвращение… Ешь, ешь, ненасытная утроба! Плоть от плоти моей, кровь от крови. Ограбь меня… и очисти!

Что ты наделал!

Пока неясно. Нужно оглядеться…

Вокруг – знакомое серое ничто: слой промежуточный, слой-привратник, полная мороков живая мгла. Тропа… нет Тропы! Как необычно…

В кисельно струящемся мареве – будто сеть из тонких нитей. Черные и багровые проволочки сплетаются в сферу; тысячи и тысячи их переплетены меж собой столь тесно, что нет никакой возможности просунуть в самый широкий из промежутков хотя бы палец. О, Серая Пустота, прилегай эта сеть ближе к Провалу, и он уже влип бы в нее, точно комар в паутину! И тогда… Его передернуло от мысли, что он может хотя бы на миг коснуться текучих, почти прозрачных нитей.

Здесь не пройти!

Но ведь ему и не надо проходить . Теперь, когда сеть видна отчетливо, нужно отыскать уязвимое место черного кокона, придумать способ его разорвать, уничтожить. Уже ясно: эта сеть – единственное, что не дает Провалу схлопнуться, самостоятельно зарасти. Возможно, сосредоточенный удар сможет решить проблему. Вот только это – не какая-то каменная стена, здесь нужно больше, много больше энергии… Кристиан? Слишком трудное дело для мальчика, еще не вставшего на Тропу. Впрочем, сейчас он все равно обессилен, и пройдет несколько дней, прежде чем сможет хоть чем-то помочь. А еще впереди – схватка с Воргом…

Впрочем, есть и другой способ – правда, быть может, худший из возможных. Там, в пещере, потоки сил стягиваются к Провалу, бурлят вокруг него могучим незримым водоворотом. Грязные, мутные, отравленные потоки, зато один-единственный человек, научившийся использовать их мощь, творил в Ротшлоссе настоящие чудеса. Если погрузиться в это бурное течение, пропустить его сквозь себя… Грязная сила, темные, жестокие чудеса… Нет, скверная мысль!

Кроме того, для удара, подобного пробившему им путь в подземелья, нужен контакт. Как быть с тем, что придется коснуться нитей? Скверна, пропитавшая их, стократ опаснее питающей Провал ядовитой реки. Разорванные души погибших людей – их боль, отчаяние, предсмертный ужас, материализованные в черно-багровую сеть: в нечто агрессивное, способное мгновенно убить, растерзать, поглотить…

Что ж, теперь ты хотя бы знаешь, куда следует бить. У тебя будет время для поиска подходящего инструмента, когда… если уничтожишь Тень.

Так не медли, возвращайся! Надеюсь, ты знаешь, как ?

Сложный вопрос. Из Междумирья никогда не выходят тем же путем, каким попали в него. Да, Тропа петляет и однажды может привести в уже знакомое место, но идут по ней – только вперед. И это закон. Ты – странник, вечный посыльный вселенной, маленькое колесико в ее громадном механизме. Ты приходишь, собираешь, несешь дальше… дальше, дальше! Только вперед, никогда обратно! Да и как это проделать в Междумирье: обернуться? Такое привычное движение в месте, где под ногами – земная твердь. Но когда вокруг – лишь липкое серое ничто, когда время и пространство кажутся лишь плодом паникующего воображения…

Он едва не растерялся, осознав, что заперт в темном коконе и путь на Тропу закрыт. Пережил всего лишь миг колебания, стоивший ему потери еще одной частички себя…

Нет же, нет, ты – не бесстрастное колесико в мертвом механизме! Вселенная – чем бы она ни была – оставила тебе способность чувствовать, сопереживать, принимать решения! Зачем-то этой бесконечно многообразной, этой живой прародительнице всего сущего было нужно, чтобы ты отличался от бездумно вращающейся детали. И если уж речь зашла о возвращении … Вовсе ни к чему крутить головой, чтобы увидеть нужный проход прямо перед собой!

Закон… нет, всего лишь правило . Которое можно использовать так, как здесь и сейчас нужно тебе самому.

Уже открывая проход и чувствуя, как Междумирье берет с него последнюю дань, он внезапно подумал: «Может, в этом-то и беда? Мы всегда оставляем ему худшее. Не платим справедливую цену: обманываем, избавляем души от мусора. И после ужасаемся, когда в глаза нам заглядывает Ворг…»

Крик рвался из груди, кипятком клокотал в горле, а она все пыталась удержать его там, внутри, не пускала наружу… тщетно…

– А-а-а-а-ах!

Стыдно! Ох, как же стыдно! Не прощу!

Ценой отчаянного усилия Ульрика все же сумела превратить крик боли в пронзительный вопль ярости. Уворачиваясь от второго удара твари, она закрутила себя в пируэте, наотмашь рассекла воздух полированной сталью. Изогнувшись в стремительном движении, цзянь сверкающей плетью хлестнул по черной руке. Попала!

От шипения Ворга заныли зубы. Шипи, шипи, ублюдок! Смеяться-то небось перестал!

И впрямь чудовище больше не хохотало – люди заставили его сосредоточиться на схватке и биться в полную силу. Есть чем гордиться… Нет, вовсе нечем. Баронесса слишком хорошо видела, с какой небрежной легкостью Ворг убивал верных. И ей хватало воинского опыта, чтобы оценить ловкость твари, ее нечеловеческую силу. Почему они четверо все еще живы? Желудок Ульрики сжался при мысли, какая тому может быть причина.

Ворг их не убивал, но выматывал, выпивал силы – столь же верно, как вода ручья вымывает из ладоней пригоршню песка. Малейшие прикосновения твари обжигали болью, даже если лезвия черных когтей не успевали рассечь кожу. Хуже того, женщина чувствовала, как они всякий раз выхватывают из нее… нечто важное, без чего она переставала быть собой! Казалось, будто в ее теле зияют дыры – невидимые, но ощущаемые с пугающей ясностью.

– Сдохни! Сдохни! – Выкрутив острием сабли восьмерку, Девенпорт заставил монстра отскочить назад; но и сам остановился, тяжело, с присвистом, дыша. Микаэль бился молча: в одной руке меч, в другой – подхваченная с пола секира Марека. Бывший телохранитель не выглядел уставшим, лишь сбегающие по вискам струйки пота указывали, что и он подходит к своему пределу. Николас… пока держится, один Всевышний знает, чего ему стоит эта схватка!

– Капитан, – вдруг произнес Микаэль спокойным, уверенным голосом. – Ты ведь слышал, что я пообещал Перегрину?

– Думаешь, пора? – Оливье Девенпорт криво усмехнулся и усталым движением смахнул с правой брови темные капли.

– У тебя будет мало времени.

– Да чтоб тебя, церковный пес… успею.

«Мы все умрем – здесь, в темноте».

Мысль эта – странное дело – совсем не испугала. Наверное, сейчас ее не стал бы бранить даже Чи Шифонг. Они проиграли, это уже несомненно, вопрос только – каким будет их конец.