Ирина Богатырева - Кадын

– Добрые все вещи, новые, – слышал он, как переговаривались воины за спиной. – Домашний мальчик. – Но в этих словах ему мерещилась теперь не насмешка, а жалость.

Кадын уже ждала, готовая к бою. Ее поза дышала спокойствием и силой, и Алатай вдруг понял, что видит ее впервые: не деву, которую привык он встречать на сборах глав и чей облик томил его сердце, а воина, имеющего власть над жизнью и смертью. Его жизнью и его смертью. Алатай почувствовал это где-то в желудке, но некуда было уже отступать.

Он начал первым. Двигался осторожно, пытаясь вызвать нападение, пытаясь как можно ближе зайти с левой руки. Царь тоже не торопилась, тоже кружила и приглядывалась, приняла два выпада на рукоять, сама сделала ловкий, но ложный шаг и затаилась. Алатай видел, что она не верит, будто на одну свою силу надеется он в битве. Дух ли подсказывал ей, он ли сам себя выдал чем-то. Но Алатай уже не мог ничего изменить.

Они кружили, не подпуская друг друга, и воины стали недоумевать.

– Не жалей его, госпожа! – кричали кругом. – Те! Зачем жалеть сосунка! Ать! Ать! Трясогузка! Накажи его, царь!

От криков этих сердце в нем колотилось. Все вот-вот должно было разрешиться, и жизнь его, и вся доля. Пусть, решил он. И как раз тут после двух его выпадов Кадын отвела руку в сторону, неожиданно открываясь слева, чего он и ждал. Он тут же рванулся к ее лицу, будто стрелу выпустили. Но в тот же миг понял, что царя там нет, она выскользнула с такой скоростью, как человек и не мог бы, Алатай не успел даже заметить движения – а уже взвыл от боли в заломленной левой руке и упал на колени.

Вокруг закричали. Аратспай кувырнулся из седла и придавил его шею к земле коленом. Кулак левой руки ему разжали так, что пальцы хрустнули. Все увидели налипший в ладони едкий красный порошок, очень дорогой и ценный, какой кладут в еду для придания жгучего вкуса. Воины вокруг заревели как звери.

– Я отрублю ему руку! – услышал Алатай голос Аратспая и звон вылетевшего из ножен клинка.

– Нет! Отпусти его.

– Но царь! Он нечестно бился! Он недостоин быть воином!

– Отпусти, – повторила Кадын, и Алатая отпустили. Он поднялся на ноги, но глаз поднять не мог. – Те, трясогузка, – сказала она с улыбкой, хотя глаза не улыбались, они смотрели серьезно, в самое сердце его смотрели. – Осмеять меня вздумал? Зачем же при всех? Или решил, воины дали бы тебе уйти живым?

Он не отвечал. Кадын усмехнулась.

– А ты добрый воин. Ты правильно все рассчитал, только я быстрее. Хочешь ко мне в линию? Поставлю тебя младшим, ты быстро всему обучишься. А пеший бой тебе известен, как я погляжу. Так что, будешь моим воином?

Алатай молчал. Мужчины вокруг гудели, но открыто никто не решался высказать недовольство.

– Те, думай, – сказала Кадын. – Пока же езжай с нами, вечером скажешь свое слово.

И она отвернулась, чтобы сесть на коня, но тут же отпрыгнула, услышав сзади шум: Аратспай снова придавил Алатая к земле, а Каспай уже выкручивал клевец у него из рук.

– Что такое? – воскликнула царь гневно. – Или сзади убить меня вздумал?

– Не в тебя, в себя метил, – процедил Каспай. – Уж больно резв.

– Те, да что же ты такое, трясогузка! – Она подошла и смотрела на него сверху, а он не мог пошевелиться, задавленный коленом. Все в нем клокотало от отчаяния и стыда.

– Зачем… зачем мне теперь… жить… без тебя, царь… – выдавил он с хрипом и закрыл глаза.

– Те, какая странная ты птица, – проговорила Кадын недоуменно. – Свяжите его, – бросила потом воинам. – Сажайте на коня, да так, чтобы не думал убиться о камни. И везите с собой. Не здесь же бросать этакого птенца.

Ночь сгустилась холодная и тихая. Воздух был легок, звезды сияли резкие, лучистые. Алатай смотрел на них не мигая и не чувствовал ничего. Руки у него были связаны, он лежал на седельных подушках в стороне от общего костра. Воины царской линии, кто не жил в ее стане, разбили поодаль лагерь прежде чем отправиться по домам: на зиму Кадын распускала линию.

Время не двигалось, и звезды застыли. За весь день с Алатаем никто не заговорил, и сейчас воины только изредка оборачивались к нему: видели, что лежит неподвижно, хоть и не спит, и снова забывали о нем. Они предлагали ему похлебки, но он отказался, только выпил воды после перехода и сразу отошел в сторону.

Он вообще уже ни о чем не думал, и ничто не могло бы его сейчас тронуть. Он твердо знал одно: жизнь его кончилась, главное, чего он ждал и к чему готовил себя так долго, он упустил – и теперь не имело смысла ни о чем беспокоиться. Лишь только его отпустят, лишь только развяжут руки, он убьет себя, – он это уже для себя решил.

Сверху, с холма, от царского дома в тишине послышались шаги. Это шел Каспай, тяжелый и могучий, он позволял себе топать, как бык, даже в тишине ночи.

– Шеш, – окликнул он воинов. – Спит ли трясогузка, что сегодня изловили? Царь зовет.

Алатай сперва и не понял, что речь о нем.

– Не спит, звезды считает, – отозвались от костра.

– Трясогузка, слышишь? Иди, царь зовет, – обернулись к нему. Алатай поднялся и подошел к Каспаю.

– Хе, все же спит, – усмехнулся тот, глядя сверху вниз. – Или ээ тебя водят? Где обитаешь, трясогузка? Пойдем же к царю.

Он говорил насмешливо, потом повернулся и потопал на холм. Алатай пошел следом. Пахло влажной землей, засыпающей к зиме, и Алатаю было столь же спокойно. Сердце его прощалось. Он не надеялся дожить до утра.

Наклонившись при входе, чтобы не задеть притолоку, Каспай вошел в дом царя первым. Приветствовав очаг, отошел в сторону. В доме, большом, но пустом, освещенном скудно, кроме царя была лишь старая служанка, хранительница огня. Алатай опустился к очагу на колено и коснулся пепла. Он чувствовал на себе взгляд царя, сам же не смел взглянуть на нее.

– Развяжи ему руки, Каспай, – сказала она. – Он не пленник.

Воин послушно выполнил это и снова встал в стороне.

– Иди, – сказала царь.

Каспай стоял на месте.

– Иди же, – повторила Кадын. – Или думаешь, я не справлюсь с этой птицей? Легкого ветра.

– Легкого ветра, – ответил воин с неохотой и вышел. Алатай остался стоять один посреди дома, не глядя никуда и чувствуя себя пустым, как сосуд без воды. Он понимал, что сейчас будет допрос, что он на суде у царя, но ему было все равно: сам себя он уже осудил. Просто стоял и ждал вопроса. Но царь молчала, лишь смотрела на него – он чуял на себе этот взгляд, он был для него тяжел.

– Ты голоден? От трапезы осталось мясо, – молвила она наконец. Голос прозвучал тихо в большом доме. Алатай не ожидал таких слов, ненароком поднял глаза, увидел ее на царском месте, и кровь ухнула, как он ни крепился: вспомнилось, как приезжал сюда вместе со Стирксом, как сидел на сборах глав в углу на правах младшего, как смотрел, не смея вздохнуть, на царя, и обмирал, если она случайно бросала на него взгляд, и жаждал этого, и этого боялся. Но она редко смотрела на него, похоже, даже не замечала и вряд ли могла запомнить: все главы таскают с собой младших сыновей, еще мальчишек, он был лишь одним из них.