Ирина Богатырева - Кадын

– Ты Алатай, сын старого Зонталы, главы рода торговцев, – сказала Кадын, и Алатай вздрогнул, но тут же смирился: да, она умеет слышать чужие мысли, что ж этому дивиться, он всегда догадывался о том. – Скажи, ты хотел отомстить мне за братьев, казненных моим отцом?

– Нет, царь, – сказал он, опуская глаза. – Меня готовили к этому с детства, отец только это мне и внушал. Но я всегда знал, что не смогу. Я не за этим ехал сегодня, царь.

– И ты открыто говоришь мне такое о своем отце? Ты – мне? Подумай, что ты делаешь, воин.

– Ты читаешь в сердцах, царь. Я уверен, что уже все знаешь, к чему же мне скрываться?

– Хорошо. И все же я хочу от тебя услышать, для чего ты приехал.

Алатай только ниже опустил голову и молчал.

– Или правда! – вдруг сказала она и даже ударила себя по коленям. – Или правда думал взять меня в жены? – Алатай почуял, как кровь ударила ему в лицо. – Мальчик! – воскликнула она, и он встрепенулся от этого обидного слова. – Мальчик, ты наслушался костровых сказок! Луноликой матери дева никому не будет женой. Кто сумеет ее победить, убить ее только может.

Ее голос звучал ласково. Он же чувствовал, как спокойствие, вся твердость духа, взлелеянная им за день, уходят из него, и поднимаются обида и тоска.

– Неправда! – Слова прорвались сами, как он ни крепился. – Я ждал! Я готовился к этому несколько лет: как посвящусь, как вызову тебя на поединок! Сказки? Неужто все – сказки? А традиция? Ее нет? – В нем все словно бы помутилось, он сам не понимал, что говорит.

– Нет, мальчик.

– Но как же! Я посвятился две луны назад, я готовил себя к этому бою, я купил жгучий порошок у желтых, я же не знал!..

– Зачем ты хотел вести нечестный бой? Обман никогда не приносит добра.

– Приносит! – крикнул он от сердца. – Приносит, если сам желаешь добра!

– И кому же ты желал этим добра?

– Тебе! И… и себе. Но – нет: тебе, тебе! Ведь ты же, царь, ты же совсем, совсем… одинока! Нет сил смотреть на тебя, видеть твою печаль. Ты же – такая! И я, и я – я всем сердцем хотел!.. – Но он вовремя закрыл себе рот руками. Нельзя, такого нельзя говорить – царю ли, деве ли из воинства Луноликой, – никому, никогда.

Однако этого хватило. Он видел, что она обо всем догадалась. Смотрела на него, не сводя глаз, и глаза эти были такие, каких он никогда не видал: словно бы что-то очистилось на дне их, и кроме удивления, сильного, жгучего, светилась в них сейчас жизнь. Она вспыхнула как будто помимо воли Кадын, и Алатай, опустив ото рта руку, вдруг почуял себя взрослым. Теперь ничего не страшно, подумал он. После этих глаз. Быть может, ради них все и было.

– Отпусти меня, царь, – сказал он тихо. – Я убью себя, я уже решил. К чему мне жить и знать, что я не могу ничего изменить? Приезжать к тебе зимой на сборы, смотреть на тебя и мучиться, зная, что ничего не могу для тебя сделать, что все, во что я верил с детства, – сказки зимние у огня? Это невозможно, царь!

Он не думал уже, что говорит, не выбирал слова. Она видела его насквозь, а значит, не имело смысла ничего скрывать.

Она поднялась со своего места, подошла к нему и коснулась его ладони. Он не отдернул руку, он словно и не почувствовал.

– Трясогузка, – сказала с улыбкой. – Те, все-таки ты трясогузка. Что ж, если зовешь меня своим царем, вот тебе мое царское слово: живи и не думай о смерти. Служи мне, но не как царю, а как деве Луноликой, если к тому склоняет тебя сердце. А о смерти забудь. Такие мысли ни к чему взрослому воину.

– Но царь! – воскликнул он, но она перебила:

– Молчи, трясогузка, ты и так слишком много наговорил сегодня. Мое слово ты слышал. Это приказ. Ты смел и чист сердцем. Я вижу наперед, что ты можешь мне пригодиться. И ты мне нравишься.

Кровь снова омыла сердце Алатая, глаза Кадын смеялись, но в них не было насмешки. Он силился что-то сказать, но слова покинули его голову – только ветер гулял там, и кружил, и пьянил его. Она улыбнулась, отошла на царское место и пригласила его жестом к очагу, как хозяйка дома:

– Мясо будешь? Голодный воин и коня не поборет.

– Да, царь, – кивнул он и смущенно улыбнулся.

Началась новая жизнь, и Алатай ухнул в нее с головой. Ему нравилось все: и походный лагерь воинов без шатров и кибиток, и утренние занятия с оружием в зябких сумерках, в тумане и непогоде. Нравились выезды с царем – ехать с ней плечом к плечу, слушать ее негромкий голос и отвечать на вопросы. Ему нравились и воины ее линии, все казались могучими богатырями, он с благоговением замирал, когда видел, как управляется с мечом огромный Каспай, и выдыхал с шумом всякий раз, когда меткий Аратспай посылал стрелу в цель с трехсот шагов.

Хотя дни шли, Кадын отчего-то не распускала линию, и Алатай жил с ними как младший, чистил коней и следил за огнем, сказывал вечерами сказки, которых знал великое множество. Воины еще приглядывались к нему и не все ему доверяли, они еще помнили, как явился он к ним. Он мечтал заслужить дружбу этих сильных мужчин – и Кадын, конечно, Кадын, о ней он думал постоянно.

Он понимал, что его жизнь в линии еще не решена и места своего он пока не нашел. У него не было даже коня, лишь то оружие, с которым он явился. Он рад бы был поехать к отцу и забрать все, что нужно для службы, но Кадын его не пускала.

– Каспай дал тебе своего коня, на нем и езди, – говорила она, и Каспай только кривил губы под усами. – Я же пока не хочу, чтобы ты возвращался в свой дом. Из одной воды в другую не так легко перейти, как тебе кажется.

Алатай понимал ее и был согласен: порой он обмирал, представляя, что сделает с ним отец, когда узнает, что он попал на службу к царю. Пусть лучше не знает до поры, а если уж узнает, так когда все совершится окончательно. Пока же, Алатай чуял это, его ветер только начал меняться.

Хотя и то еще не ускользало от него, что царь ему пока до конца не верит. Не хочет отпускать потому, что не верит. Он был для нее из рода Зонталы, и хоть он сам знал, что уже оставил отца и все, что тот внушал ему, она испытывала его, присматривалась. Он вспыхивал, когда замечал это, но старался не держать обиды: она права, он Зонталов, хоть и сменил дорогу, но на шапке его всегда будут зверьки рода. Надо было как-то показать, что он сам пришел сюда, а не род привел его на этот путь. Он искал удобного случая, чтобы доказать свою верность, и скоро такой представился.

Был день без учения, пустой и серый. Воины праздно ходили по лагерю, многие уехали в стан, Алатай бродил меж палаток один, не зная, чем занять себя. Кадын не появлялась, старших воинов тоже не было с утра. Серые тучи низко ползли над урочищем, дальних гор не было видно вовсе. Смутное предчувствие тянуло Алатаю сердце от вида этих сонных, полных дождя туч. Пытаясь унять сердце, он вышел на край лагеря, взглянул в сторону стана – и увидел, как летит оттуда всадник, приближается к лагерю, придерживая на голове шапку. Это был Аратспай, и чутье подсказало Алатаю, что скачет он за ним, позвать его хочет к царю.