Ирина Богатырева - Кадын

– Раздевайтесь, – приказали нам. Мы послушно разделись. Одежду и оружие тут же унесли, а нам подали такие же, как у всех, темные покрывала и повели прочь от костра. В дальнем конце чертога, недалеко от колодца, была калитка в заборе. Через нее нас вывели, и скоро мы оказались у реки, куда зимой я так упрямо спускалась за водой.

Там нас ждала жаркая баня. Мы скинули покрывала, вошли в шатер и сели, вдыхая горячий пар от раскаленных камней. Через некоторое время вошли две девы, одна бросила на камни благовонных трав и плеснула воды, другая подала нам чистящей мази и деревянный скребок. От жара и пара стало тяжело. Я быстро натерлась, чувствуя, как кружится голова: пение дев и звон колокольцев за войлочными стенами, шипение воды на камнях, – все мешалось в общий гул. Я почти забылась, а вернулась в себя на берегу реки – трое дев из ведер поливали нас холодной водой. Ак-Дирьи визжала и хохотала. Девы тоже смеялись. Вода струилась по волосам, по телу, и я улыбнулась, поняв, наконец, что они очищают нас, прежде чем как равных принять в чертоге.

После нас укрыли накидками и повели обратно. Старшая дева опять встретила у огня. Она велела каждой из нас отдать что-то в дар Луноликой и указала на сложенные в стороне вещи. Потом села на войлоке и запела, сзывая духов.

Я знала, что надо будет преподнести дар, и приготовила его давно: кинжал с резной, золотом крытой рукоятью, я сама вырезала зимой заготовку, там были звери Луноликой – легкие козлы и белый барс. Очи, верно, тоже знала о даре: пять черных соболей, прекрасных, зимой добытых, принесла она. Только Ак-Дирьи растерялась, то на меня, то на Очи глазами стреляла. Видно было, что ничего не приготовила она, а свое жалко. Склонилась над вещами, перебирала их, но не решалась ни на что. Наконец отпорола от ворота и принесла лисий хвост.

Нам подали деревянное блюдо, и мы сложили туда дары. Старшая дева брызнула на них кислого молока, окропила вокруг, сзывая духов, и поставила блюдо ближе к огню. Пение без слов, постоянно звучавшее вокруг, смолкло, лишь бубенцы продолжали ритмично негромко звенеть. Мы все собрались к огню. Горячая кожа остывала, от ночного воздуха становилось зябко, мы плотнее кутались в накидки. Звезды дрожали на небе.

Скоро стали собираться духи. От бани и трав я их видела ясно, этих чудны́х духов дев из чертога. Наши – мой царь, рысь Очи и младенец с бычьей головой Ак-Дирьи – сидели поодаль. Последним пришел черный козел с золотыми рогами. Столь живо он представился мне, что на миг я решила – это тот самый козел, которого девы на праздник весны запрягают в тележку. Но то был ээ.

Спокойно, как добрый хозяин, он подошел к блюду с дарами, обнюхал и уставился на них, скосив глаз, – совсем как живой козел. Он так долго смотрел то одним, то другим глазом, что мне стало смешно – он будто решал, съедобны ли они. Я заулыбалась, сдерживая смех, но тут он поднял голову и посмотрел на меня по-над блюдом. Его глаза были и равнодушные, и холодные, и жестокие – таких не бывает у животных, но лишь у духов. А потом он отошел от даров. Я вздрогнула, а он уже скрылся, и все другие духи растворились в ночи.

Бубенцы смолкли. Старшая дева остановила свое бормотание. Какая-то волна прошла по остальным, и они обратились к ней. Стало тихо, только слышно, как потрескивает костер. Мы сидели, не шелохнувшись, чувство непоправимого нахлынуло на меня.

Старшая дева поднялась и сняла маску, и все остальные сделали так же.

– Вам надо уйти, – произнесла Таргатай. – Духи не приняли вас в чертог.

– Почему? Им не по нраву наши дары? – спросила я, хотя уже знала: любой вопрос бессмыслен, наша доля решилась.

– По дарам духи читают ваше место в чертоге. Дары не отличались от тех, что подносили до вас. Нет, они просто не увидели вас здесь. Ваше место среди людей.

Мы молчали, до конца не осознавая свершившегося. Слишком быстро сменилась наша дорога, и я, еще миг назад готовая никогда больше не увидеть отца и братьев, не знала теперь, радоваться ли решению духов. Так долго готовилась я порвать с миром, жить от людей отдельно, хранить недоступную людям силу и сама словно бы перестать быть человеком, что не знала теперь, как же мне развернуться, как увидеть себя иначе.

– Иногда случается такой выбор, – послышались голоса других дев.

– Вы останетесь в воинстве Луноликой, но быть ей верной среди людей сложнее.

– Но к вам чаще придут за помощью, вы будете ближе.

– Я знаю, я помню: в нашем стане жила одна дева, когда я была ребенком. К ней за любым советом ходили и очень ее почитали.

Я поняла, что они хотят нас успокоить, и гордость кольнула меня. Нет, неправда, подумалось мне, ничего в моей жизни не поменялось: обет уже дан, и среди людей не хуже, чем в чертоге, я смогу его соблюсти. Я кивнула своим девам, чтоб одевались, и сама пошла за одеждой.

Девы-воины столпились рядом, наблюдая за нами. Без масок, сняв покрывала, они казались обычными людьми. Глаза их светились любопытством и жалостью. И вдруг под их взглядом мне отчего-то стало весело. Верно, жалели они, что не будем мы жить с ними, не будем участвовать в танцах, получать от людей богатые дары. Но сердце мое вдруг стало тихо. Все сомнения улеглись, и легко, с улыбкой могла я смотреть на дев – они были такие же люди, как в стане, только знания открывали им больше, чем остальным. В другом же – такие же люди. И я была одной из них.

Ко мне приблизилась Таргатай. Я видела, что она шла со словами поддержки, но остановила ее, сказав:

– Доля не минет нас, где бы мы ни жили. Мы уже те, кем быть нам до́лжно, а в остальном один Бело-Синий знает, кому какую дорогу стелить.

Она вгляделась в меня пристально, потом улыбнулась и положила руку мне на плечо как равной.

– Приходи всегда, сестра, когда позовет сердце.

– Спасибо, сестра, – ответила я, тоже на плечо ей руку кладя.

Нам подвели коней. Их уже напоили и почистили. Я оседлала Учкту, мы выехали за ворота, и тут ко мне подъехала Очи.

– Хоть к дальним стоянкам откочуй, а доля настигнет, царевна, – сказала она, и я поняла, что до нее долетел наш разговор с Таргатай. – Теперь уж мне неизбежно великой камкой стать. Буду отдавать долг лучшему охотнику. Прощай же, сестра! Легкого ветра!

И, взяв сразу в галоп, она умчалась к ночному лесу.

Меня зовут Ал-Аштара. Отец говорил, это потому, что я родилась на рассвете: ал-аштара – красный цветок. Еще по-разному зовут люди, кто быстрой, кто меткой, и вот стали Кадын – госпожой звать. Но видит Бело-Синий: никогда не желала я такой чести.

Недобрым было мое возвращение с посвящения. Отец удивился, увидев меня у родной коновязи, и словно не знал, что и думать, как оценить мое возвращение из чертога. Распорядился служанкам о постели для гостя, будто я была чужой, и вернулся на свое ложе – была уже ночь. Зато брат Санталай был рад, и обнимал, и хлопал по спине: