Ирина Богатырева - Кадын

Утес переменился. На нем росли крупные деревья с желтыми стволами и острыми как лезвия листьями. Большие валуны лежали в невысокой, тоже острой на вид траве и на песчаных проплешинах. Песок был крупным, как галька, черный и желтый… И я почти не удивилась, когда увидела других звероподобных духов: я уже догадалась, что мы в мире ээ-тоги.

Следующая перемена была так же незаметна и быстра. Воздух вдруг посветлел, словно вышло солнце. Но ни травы, ни деревьев не проступило из темноты, вместо них были полупрозрачные голубоватые глыбы как будто из мягкого льда. Рои мелких ээ-тай кружили вокруг, питаясь ими. Нам уже было не страшно. Мы успокоились и с улыбкой смотрели на них…

Ночь вернулась постепенно. Воздух стал свеж и легок. Луна спустилась за гору, что означало конец второй трети ночи. Костер плюнул искрами, они пожили звездочками на камнях и угасли. Бормотание Камки оборвались, стало тихо.

Откинув с глухим звуком бубен, она вдруг завалилась на бок. Я кинулась к ней и, только подскочив, вспомнила про невидимые стены – их не было. Подоспели девы, мы усадили Камку к огню. Очи зажгла ветку можжевельника и одымила вокруг, чтобы придать ей сил. Мы молчали. Никто из нас не видел еще Камку в слабости, мы были растеряны, налили ей молока. Камка встряхнулась, сняла тяжелую кожаную куртку, потом провела пальцами по боку котла, в котором грели молоко, испачкала себе сажей лицо и лишь тогда обернулась к нам.

– Вам нельзя сейчас видеть меня, – сказала она. – Запомните это, если будете делать такое сами. Еще сутки на мне будет след наших дорог, и вам нельзя видеть это.

– Что это были за стены? – спросила Очи. – Они не давали мне сделать ни шагу. Ты специально поставила их, чтобы не дать мне попасть в мир ээ-борзы?

Камка поморщилась, будто ее укусила муха.

– Ты несносна. Я защищала вас, чтобы вы не потерялись в дороге.

– Мы стояли на месте, – сказала Ак-Дирьи. – Ты нас очень напугала, созвав ээ-борзы.

– Как бы вы напугались, узнав, что попали в один из их миров? – ответила Камка.

Мы молчали. Меня начала трясти дрожь, хотя страха я уже не чувствовала. Мельком глянув на Очи, я заметила, что ее тоже трясет от сильнейшего напряжения.

– Того, о чем спрашивала Очи, нельзя объяснить словами, – сказала Камка. – Но я не хочу, чтобы вы верили, как пастухи в становищах, будто бы духи спускаются к нам сверху или выходят из-под земли. Вы видели луковицу? – вдруг спросила она. Мы растерялись и молчали. Но она не ждала ответа. – Вы разреза́ли ее ножом? Видели кольца на срезе? А разбирали когда-нибудь чешуйки, из которых она состоит? Мы все живем в луковице. Мы все – люди и духи – близко друг от друга, стоит лишь протянуть руку. Границы между мирами невидимы и хрупки, но никто не в силах нарушить их, пока Бело-Синий держит. Настанет миг, и они рухнут, но это будет конец мира, и я желаю всем нам не дожить до этого часа.

Она улыбнулась. Я не знала, чему она улыбается, меня трясло все сильнее, но, несмотря на это, я ощутила улыбку и на своих губах тоже. Мне стало страшно от этого: будто внутри меня нечто знало то, в чем я сама не отдавала себе отчета. Знало и понимало все, о чем говорила Камка.

– Мы с вами находимся в центре луковицы. Поэтому все ээ стремятся сюда. Людям не дано так легко переходить границы, они слишком тяжелы и плотны. Много сил надо для этого. Тогда можно, как стрела, пронзить луковицу, попав в чужие миры. Сейчас вы сделали это вместе со мной. Когда-нибудь сделаете сами. Но нелегко же было, признаюсь, протащить вас за собой, – усмехнулась она. – Вы еще слишком тяжелы, а настоящая дева, себя посвятившая Луноликой, легка, как увядший лист. Ее даже ветер может унести в мир ээ. Ей надо усилие, чтобы оставаться на месте, а не наоборот.

Она опять улыбнулась, а я улыбнулась вместе с ней, хотя снова не знала чему. Камка опять была старухой: даже голос у нее стал дряхлым, а руки, которые она сложила по-старчески на коленях, мелко дрожали. Когда с трудом поднялась, чтобы идти в пещеру, то показалась такой древней, что у меня было желание ее поддержать. Но она остановила меня и пошла сама.

– Но как попасть в мир борзы? – крикнула Очи ей в спину. – Ты так и не ответила! Это нечестно!

– Спроси у охотника, которого гора слизнула ледяным языком. Спроси у того, кого сама хотела скормить алчным духам за власть над ними, – не обернувшись, спокойно ответила Камка. Очи замерла как подстреленная. Ни до, ни после мать ее не подавала вида, что ей известна история Зонара.

Позже научила нас Камка сзывать перед битвой алчных духов, чтобы помогали осилить врагов. Рассказала и о том, как стать стрелой, чтобы пронзать миры-луковицу и остаться незамеченной среди ээ. Все, что хотела знать Очи, она узнала, но к тому моменту страсть ее улеглась. Как напомнила ей Камка о Зонаре, словно чужая шуба спала с нее.

Три дня Камка после того сидела в пещере, возвращая силы. Три дня Очи по лесам рыскала, а как вернулась, тиха была, и страсть, снедавшая ее, – желание власти над сильнейшими духами – казалось, ее покинула.

В конце лета, в сухой месяц кончилось наше у Камки учение. Принеся обет Луноликой, мы отправились с кручи, чтобы никогда больше уже не бывать в тех местах.

Все дни пути мы молчали, погруженные в свои думы. Многому научились мы у Камки за это время, и зов домашних очагов, желание тихой жизни, какую ведут в станах, совсем покинули нас. Качаясь в седле, я спрашивала себя, готова ли к жизни в чертоге, стала ли уже такой сильной и твердой, какой всегда мечтала видеть себя, и приходилось отвечать: да, я изменилась, я уже не та девочка, что пришла на посвящение. Но радости я в себе не находила – слишком долгой и трудной была изменившая меня работа. Было лишь спокойное чувство человека, завершающего очередное кочевье и готового к жизни на новом месте – не счастливой и легкой, а просто такой, какой она будет.

Были сумерки, когда мы подъезжали к чертогу. За забором послышались голоса, смех и лай собак. Красные сполохи большого костра освещали темноту. Не успели мы постучать, как ворота распахнулись. Выбежали девы, взяли наших коней под уздцы, ввели в чертог. Мы спешились, и нас тут же куда-то повлекли.

От суеты, поглотившей вмиг, праздничной, радостной, у меня закружилась голова. Девы смеялись, но не заговаривали с нами. Все они были облачены в темные покрывала из шерстяных полотнищ, а на лицах были маски из дерева – с большими глазами, но без рта, одинаковые у всех. Смех глухо долетал из-за них. Я поняла, что мы попали на праздник, быть может, по случаю удачной охоты – оленья нога пеклась над костром, – и не сразу догадалась, что это они ждали нас.

Хозяйка поднялась от костра, нас встречая, и мы, приветствовав огонь, встали перед ней. Она зачерпнула из деревянного ведерка сквашенного молока, поднесла каждой из нас, потом двумя пальцами нарисовала нам на лбу месяц. Девы вокруг запели. Я мельком глянула на своих: Очи стояла спокойная, даже казалась высокомерной, а Ак-Дирьи нервничала и озиралась по сторонам почти с испугом.