Ирина Богатырева - Кадын

– Какие рисковые люди! – веселился Санталай. – В калыме этакое передавать! Кто же калым смотреть будет? Семейное дело! Те, сестренка! – он обнял меня за плечи. – Теперь я вижу, для чего отец тебя здесь оставил. Правду говорил он, что желчь в этих местах пухнет. Бара-Атой слеп был, не мог всего знать.

– Бара-Атоя боялись, а Аноя не боится еще никто.

– Думаешь, он не знает?

– Не знает. Жена его – да. Но о волчьих зубах может не знать и она, то слишком уж близко к смерти.

Брат согласился. Солнце уже заходило, стал виден дым очагов.

– Хорошо, что на пути меня поймала, – сказал Санталай, становясь снова серьезным. – К отцу сейчас же поеду. Если скажет кто, что видел меня, найдешь что ответить?

– Найду.

Не отдохнув, он пустился в обратный путь обходными тропами. Я же воротилась в стан, успокоив сердце.

К полной луне потекли караваны. Шедший в обратный путь уже остановился на ярмарочном поле в стане рода торговцев. Встречный же только на третий день вышел к долине. Мальчишки заметили его первыми и помчались, оглашая стан криками. Люди выскакивали из домов и кузен. Собаки подняли лай. И мы с Аноем отправились его встречать.

Длинной змеей выползал караван из леса. Первыми шли верблюды. Медленно, величаво ступали песчано-желтые горбатые животные. На спинах их крепились цветные, радостных красок, раздуваемые ветром шатры. В них сидели всадники в светлой одежде с длинными палками. Как недоступная вершина дерева качается от ветра, так они раскачивались мерно, устало при каждом шаге верблюда. Эта поступь и плавность заворожили меня.

– Вижу я, о чем мечтаешь, сестра! – услышала я насмешливый голос. Санталай, опередив караван, подъезжал уже к нам. Приветствовал Аноя, а после снова обернулся ко мне. – Вижу, что у тебя в голове: как бы оседлать эту башню и попробовать ее на скачках!

– Те! Что выдумал: кто же будет скакать на этаком доме! – отмахнулась я. Но брат хохотал. По глазам его я не могла понять, знает ли уже обо всем отец и что они собираются делать.

Караван же тек и тек мимо нас. Голова его уже втянулась в стан, там заверещали дети, не видавшие раньше верблюдов. Из леса появились волы, запряженные в телеги. Потом увидели мы сердце каравана: конных воинов, окружавших знатных купцов. А в самом центре тяжело шла деревянная повозка: на больших колесах, с ярким шатром с желтым флажком сверху, запряженная двумя белыми лохматыми яками, покрытыми красными попонами. Никого не было видно за белыми, синими, желтыми покрывалами, но я поняла: там едет невеста, царевна желтого люда, предназначенная среднему сыну Зонталы в жены, бледная, усталая девочка, тонкое личико, стылая вода.

Мы приветствовали всадников и встроились в их шаг. Отец ехал бок о бок с человеком в красном халате и зеленой замысловатой шапочке с пером. Человек был раскосый, как и все желтолицые, но цвет кожи имел скорее медный. Он сидел в седле странно, положив одну ногу на холку коню, и смотрел спокойным проницательным взглядом не перед собой, а вдаль. Отец иногда наклонялся к этому человеку и говорил что-то. Тот кивал, не меняясь лицом, но я видела, что он понимает.

Аной ехал рядом со мной и делал все, чтобы привлечь отцово внимание. Но тот не смотрел на него. Я видела, что кузнец нервничает. Мы уже миновали стан, и Аной уже был готов предложить царю ночлег, как тот, не оборачиваясь к нам, сказал:

– Едем без остановок. Солнце еще высоко, а впереди перевал. Нет резона сходить с дороги.

И меднолицый быстро закричал на странном своем языке. Тут же отделились желтые всадники, поскакали вдоль каравана, разнося весть, защелкали бичами, заревели верблюды. Все ускорились. Аной сидел, будто облитый варевом, не зная, что теперь делать. Я смотрела на отца во все глаза: его решительность, его сила были для меня как призыв к бою, его взгляд, холодный, спокойный и даже чужой, поднимал во мне задор воина. Учкту чуяла это, тянула удила, сбивала шаг, приходилось ее сдерживать.

Вдруг отец повернулся ко мне и сделал едва уловимый знак.

– Ты должен ехать с нами, – обернулась я к Аною. – Царь так приказал.

Он с удивлением посмотрел на меня.

– Поверь: и тебе, и всему твоему роду будет лучше, если ты сделаешь так и забудешь сейчас обиду, – добавила я и больше уже не обращалась к нему.

Караван пошел дальше. К вечеру желтые воины раздали еду: сухие лепешки, вяленое мясо и рисовые шарики, сладкие на вкус. Воду передавали в кожаных тюках. Позже купцы разъехались и прямо на ходу залезли на спины верблюдов, где устроились спать. Только воины и погонщики остались бодрствовать, зажгли факелы и при свете их продолжали движение. Мой отец и его меднолицый спутник тоже остались в караване. Учкту вошла в шаг. Под это мерное качание я то и дело задремывала, хотя твердила себе: не спи в седле, воин, не спи. Санталай зевал, предлагал отстать, выспаться и нагнать позже, но я отказывалась.

Мы преодолели перевал, когда ночная звезда этого месяца спустилась к западу. Первая, прозрачная, холодная заря зевнула в выси. В тумане, в тяжелой дымке предстала пред нами долина, и мы стали спускаться.

Мы все же отстали с братом и достигли ярмарочной поляны к вечеру. Днем там шел дождь, трава хлюпала под ногами коня как болото, но тучи уже разогнало. Поляна дымилась кострами. Пахло сыростью, но ветер дул теплый. Мокрые верблюды ревели на привязи.

Я нашла отца в большом шатре. Там было много желтых купцов, а на гостевом месте сидел меднокожий. Войдя и приветствовав очаг, я села рядом, и отец представил его.

– Го, – сказал он, и я с удивлением посмотрела на человека с таким коротким именем. Что-то вроде усмешки скользнуло по его плоскому лицу, и от этого он стал мне приятен, точно старый знакомый.

– Мое имя больше, чем вместит твой рот, дева, – сказал он на нашем языке, и я не смогла сдержать удивления: он говорил очень хорошо, хотя и слышно было, что губы его привычны к иным словам. – Удивление освещает твое лицо. Твой муж задарит тебя, лишь бы видеть тебя такой каждый день.

Я поняла, что не со зла, а по незнанию говорит гость такие замысловатые похвалы.

– Перед тобой дева-воин, – сказал отец мягко. – Такой же мужчина, как другие мои сыновья. Ей иные радости уготовил Бело-Синий, о браке она не помышляет.

Смущение не отразилось на лице Го. Обратившись ко мне, он произнес так же спокойно:

– Пусть мои слова жухлой листвой опадут с тебя, воин. Забудь их. Только слышать мне доводилось, но никогда не видали мои глаза деву, ставшую воином.

– Нынче видишь, гляди, гость. Но откуда же тебе знаком наш язык, если людей наших не знаешь?

– Ученый Го каждый год приезжает с караваном, – сказал отец. – Все языки всех людей мира ему известны. Он обошел с купцами все земли и у нас бывал не раз. Мы с ним давно знаем друг друга.