Ирина Богатырева - Кадын

– Зеркало как знак мира, – задумчиво проговорил отец. – Или он забыл наши знаки, или делает это с задней мыслью.

Мы с Санталаем молчали, лишь коротко переглядываясь. Зеркало связывает человека с ээ, его дарят, только если в семье ждут дитя. Атсур, сын степного царя, в детстве прожил у нас пленником, но не прошел посвящения и не имел своего зеркала. Он мог не помнить такого или не знать. А еще зеркало значило особую силу человека и связь с миром духов. Такой дар поднес бы кам, сообщая о своем приближении. Атсур камом не был. Мы недоумевали.

– О каких семейных делах он может вести речь? Или хочет предложить мне в жены свою сестру? – Санталай был в нетерпении, пытался заглянуть отцу в глаза, но тот не смотрел на него, не поднимая взор от огня.

– Атсур может не знать, кто сейчас правит, – заговорил он спокойно, видимо, укрепив себя решением. – Между нами и степскими не пробегала и мышь с тех пор, как он покинул наш стан. Ал-Аштара тогда ездила верхом на собаке. – Санталай засмеялся. – Атсур едет, чтобы самому разузнать все о нас. Он мог бы послать гонцов, но знает, что сам поймет больше. Он рос у нас. Он видит больше, чем чужой, хотя и понимает меньше, чем свой. Будем же держаться с ним просто и открыто, не будем рисовать коня там, где пасутся овцы. Он хочет знать, как живут люди в горах. Что ж, нам тоже любопытно, чем дышит Степь. Но завтра собери лучников и отправь в объезд каравана проведать, не идет ли за волком весь выводок.

В ту ночь я не могла уснуть. Как задолго до грозы воздух становится тяжелым, пусть даже отзвуков грома еще не слышно в горах, так и мне было душно. Странный дар, странная весть да память о смуглом, плосколицем и раскосом мальчике, что жил в нашем доме, когда я была ребенком, – все томило меня.

Провозившись, я поднялась наконец, чтобы выпить воды, а потом подошла к очагу. Мамушка не спала, сучила нитку и напевала вполголоса. Услышав меня, она обернулась и улыбнулась, растянув стянутые морщинами губы.

– Злые замучили?

Она говорила о насекомых.

– Мысли, – ответила я.

– Сердце всегда не на месте у невесты, – шепотом, точно смолистое полено шипит в огне, проговорила она.

– Невест в нашем доме нет, у меня иная судьба, сколько раз говорила тебе, старая, – ответила я. Я уже устала внушать ей это и не злилась. Она многое забывала или же не все понимала, что делалось в доме. Насучив тонкой нити из шерсти, она обычно просила покрасить ее в красный цвет. «Невесте красное на многое сгодно», – приговаривала она и всякий раз по-старчески обижалась и поджимала сухие губы, когда я отказывалась красить или пускалась в который раз объяснять ей, что я дева Луноликой, хоть и вынуждена жить в людях.

– Посиди со мной, дочка. Давно ты так не сидела, – попросила она, я опустилась рядом с ней на подушку и стала глядеть в огонь, продолжая перебирать свои мысли, как речную гальку в руках. Мамушка же вернулась к веретену и снова запела на своем языке.

Пела она о том, как едет к девушке свататься человек статный, охотник отличный, рыбак отменный, своя у него лодка, свои собаки, с кем на зверя ходить. А девушка плачет, лицо скрывает. Мать ее собирает, отец собирает, а живут они в бедной землянке, корова последняя, ме́ха на шубу нет, кожи на обувь нет, овечки на шапку нет… А у той ли девы есть мил-любим, вечерами у речки встречаются с ним, он на дудке играет, она песни спевает, и им хорошо, хотя в доме – лишь дым…

Это длинная песня, а я язык темных не весь понимаю, но какая-то тоска, что-то томительное коснулось меня. Словно стремнина потащила, как будто тяжелый туман накрыл… Вдруг нить под пальцами оборвалась – и я словно проснулась.

– Что ты поешь? – остановила я мамушку. – Нет в доме невесты. Не к добру это, и мысли такие не к добру. Злое я чую!

И ушла на свое место. Но так и не уснула в ту ночь.

Степские приехали, как и обещали, на утро третьего дня. Ночью падал снег, была пурга, но гордость молодого царя не дала ему приехать к нам раньше. Они ночевали в дороге и, верно, не спали, скрываясь от бури под войлоками. Кони были в снегу, люди злые и замерзшие, с красными глазами, но Атсур бодро подъехал на мохнатом коньке к золотой царской коновязи.

Мы встречали их у порога как дорогих гостей. С рассвета ждали и надели самые нарядные шубы, красные шапки со всеми зверьками, а на мне еще и новая гривна, дар Санталая. Против нас, по-праздничному пышных, гости в простых, огромных шубах, подпоясанные широкими поясами, выглядели дурно. Одинаковые у всех, большие рыжие на них были шапки и сапоги на жесткой подошве с загнутыми вверх носами. Странно смотрелись они, словно хотели степские небо носком поддеть. Конь был богато убран только у Атсура, самый высокий и крепкий, остальные же приехали на низкорослых мохнатых лошадях, каких у нас держат в корм. Но все воины при полном оружии, с длинными тяжелыми пиками, у каждого колчан на плече, лук за спиной и мечи на поясе.

Но более всего меня поразили их лица: плоские, широкие, с резкими скулами и широкими носами, обветренные, с раскосыми, недобрыми глазами. Хоть встречала я уже степских, помнила и самого Атсура, видела трупы убитых в случайных набегах, и все же оторопела, увидав сразу одиннадцать мужчин, таких больших и совершенно чужих.

Они были как звери. Красные волки, что порой забегают к нам из дальних степей. В этих животных нет страха, они не охотятся в одиночку, а стаей могут задрать оленя и сожрать с костями, оставив одни рога.

– Легок ли ветер? – с седла приветствовал Атсур отца. Наши слова легко слетали у него с языка, словно всегда там были.

– Легок ли ветер, – отвечал отец.

– В вашем стане без перемен, – говорил молодой царь, спускаясь с коня. Мне слышался смех в его голосе. – Приехал бы ко мне такой высокий гость, как ты, сейчас бы тридцать слуг твоего коня под уздцы вели, пятьдесят слуг под ноги тебе кидались, чтобы спустился ты по их спинам. Здесь же все как и раньше.

Он приблизился к отцу, и несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза – два царя, молодой, с гладким, сухим лицом, и старый, с седой бородой и серебряными косами. А после положили правую руку на плечо друг друга.

– У меня найдутся люди, чтобы взять заботу о твоих лошадях и спутниках, – сказал отец.

– У них с собой шатры, они поставят их там, где ты укажешь, царь.

– Пусть так, но сейчас проходите в дом к трапезе.

Мы с Санталаем посторонились, давая царям пройти. Атсур, пригибаясь при входе, кинул на меня взгляд – словно плеткой ожег. Слуги уводили коней и верблюда, а от подножия холма приближались старшие братья. Мы с Санталаем зашли следом.

Цари уже сидели у очага. Мамушка ставила перед ними столики, служанки вылавливали куски мяса из котла. Атсур говорил: