Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна

Да, оно и есть. И вряд ли вы его часто испытаете.

— Мы надеемся, что вам понравится наше скромное представление.

Которое? — едва не спросил Алексей. Если речь идет о представлении обнаженного тела в глубоком вырезе, так это зря. Его таким не впечатлишь.

— Батюшка пожелал развеяться, а мне предложил сопровождать его, — коротко ответил он.

— О, я буду надеяться, что вам понравится в нашем доме, ваше высочество, и вы придете к нам еще не раз.

Алексей усмехнулся. А потом с издевкой смерил взглядом всю госпожу Гамильтон-Матвееву. От туфелек, выглядывающих из-под подола, до довольно-таки полных плеч в глубоком вырезе. И усмехнулся. Так, что женщина поняла — ее приравняли к обычной девке, выставляющей напоказ свои прелести в надежде завлечь клиента. Вспыхнула краской, но было поздно.

Парень кивнул.

— Безусловно. В вашем доме есть множество вещей, вызывающих интерес. Скажите, это амур?

И демонстративно принялся разглядывать статуэтку.

Алексей и не ошибался, Евдокия Григорьевна отлично понимала, какое впечатление производит на гостей. Не привыкшие к европейскому платью, а более того, к дамам в откровенном наряде по последней французской моде, гости смущались. Опять же, ее молодость и красота служили добрую службу, как и умение поддержать беседу. И тут — такой афронт.

Ну откуда ж бедной женщине было знать, что открытыми платьями Алексея не удивить. Лейла по просьбе Софьи показывалась и в более откровенных нарядах. Более того, нечто подобное было сшито всем девушкам — и они прекрасно умели все это носить.

К тому же — культура движения.

Умеют показать себя гаремные красавицы… и тут Мэри Гамильтон тоже было до них далеко. Одним словом — на безрыбье она была королевой, а при удачной рыбалке — не боле чем камбалой.

— Д-да… — после недолгого молчания, чуть заикаясь, пробормотала женщина. Алексей чуть скосил взгляд и довольно отметил красные пятна гнева на щеках и плечах. Вот и ладненько. Выведенный из себя противник прекрасно поддается допросу.

— И откуда выписали сие чудо?

— Из Венеции, ваше высочество.

— Зеркала, я так полагаю, тоже венецианские?

— Да, ваше высочество.

К такому отношению дама не привыкла. Алексей не собирался с ней любезничать, он вообще воспринимал ее как живой справочник. А привлекательность… кто-то другой посчитал бы ее привлекательной. Алексей же… Ну, так себе. Сойдет для сельской местности.

И менять свое мнение он не собирался.

— Пойдем, сынок. Посмотрим представление.

Домашний театр боярина Матвеева вместо скамеек был оборудован мягчайшими креслами, и Алексей удобно устроился в одном из них, позаботившись, чтобы оказаться подле отца. Да, конечно, рядом уселась рыжая матвеевская супруга, но всегда можно было изобразить внимание к представлению — и не общаться с дамочкой.

Само же представление на Алексея впечатления не произвело. Тяжеловесные вирши, библейский сюжет… скоморохи ему нравились куда как больше.

Да, по настоянию Никона, из городов их гнали, а вот в деревнях те работали. И в Дьяково тоже. Алексей несколько раз ездил посмотреть на представления, с удовольствием рассказывал о них Софье — и та сожалела, что не сможет пойти сама. Но для царевны сие невместно. Был у них и задел на дальнейшее. Алексей, по настоянию сестры, щедро платил за представления, но после оставался — и расспрашивал скоморохов. Сам.

Узнавая, где какие порядки, кто сколько ворует, какая о ком слава идет…

Молва по стране пошла быстро, теперь многие скоморохи знали, что ежели есть какие сведения, то государь царевич за них может и монетой пожаловать. А уж что из Дьяково не погонят — так это точно.

Аввакум ворчал, но недолго и не сильно. Алексей подозревал, что это благодаря собственным Аввакумовым детям, которые также воспитывались при школе. Да и вообще, априори, все, что делал Никон — для Аввакума было неприятно. Хорошо хоть сейчас поостыл, перестал на все собакой бросаться. Но зубы остались.

Ничего, придумаем что-нибудь.

Грех между собой грызться, когда столько внешних врагов!

А вот царю понравилось. Он смотрел с воодушевлением, благодарил Матвеева, да и потом, в уютных креслах у камина — еще одно аглицкое изобретение — был доволен и многословен. Алексей же…

С отцом он соглашался. А вот самого Матвеева разглядывал, как жука на булавочке. Нет, надо, надо будет его давить. Рано или поздно, но надо. Не потому, что Матвеев силен, нет. Это слабые люди боятся тех, кто сильнее. Но потому, что Матвеев преследует только свои интересы и уже пытается подмять под себя царя. Он и Алексея никогда не воспримет как государя, для него царевич — мальчишка. А значит — либо ломать жестко, либо просто убрать.

Скрипнула дверь, и в комнату вошла девушка. Поклонилась — то есть присела на иноземный манер, прошуршало по полу белое платье.

— Не побрезгуйте, государь…

Голос был неплох. Низкий, грудной, чистый. Алексей вскинул глаза.

Ну… ничего себе так.

Полновата, бледновата, но вполне себе симпатичная девушка. Разве что глаза слишком навыкате, она из-за этого лягушку напоминает. А вот отец смотрит с удовольствием.

А девушка замерла и слова сказать не может… да что с ней такое?

Алексей недовольно фыркнул — про себя, поднялся, забрал у нее из рук поднос, мимоходом коснувшись ледяных девичьих пальчиков, и поставил на стол. А то еще грохнет… Развели неумех! Вот Лейла такой и на голове носила, еще и девушкам показывала, как в танце не сронить, на колени опуститься, подать красиво… скорее бы в Дьяково!

Наталья ждала знака от тетушки, поглядывая в глазок. Как сложила Евдокия веер — подхватила поднос с винами и заедками разными — и лебедушкой поплыла в комнату.

Присела в реверансе, произнесла, как учили… а потом подняла глаза — и пропала.

Потому что не осталось в комнате никого.

Ни дядюшки с тетушкой, ни пожилого полноватого человека с русыми волосами — никого.

Потому что сидел в кресле самый прекрасный мужчина из всех, что Наталье видеть довелось. Золотоволосый, синеглазый, с такой улыбкой на устах, что сердце зашлось, в висках кровь забилась, в глазах поплыло все. Прижаться бы к нему, целовать, что сил есть… а пока она ни жива ни мертва стояла, красавец у нее поднос забрал.

— А это племянница моя, Наташенька, — услышала она голос дядюшки, только вот опамятоваться так и не смогла.

Кажется, что-то говорил пожилой человек, а Наталья отвечала, только вот что — она бы и не вспомнила, потому что сияли перед ней синие очи — и ничто другое значения не имело.

На подгибающихся ногах вышла — да и сползла за углом по стеночке. Слуги подхватили, в комнату унесли… И только там Наталья поняла — кого она видела.