Элизабет Джордж - Грани воды

Она уставилась на снимок. Ее тошнило. Этот снимок не был единственным. Она не смогла остановиться и начала их просматривать. Чад и Энни. Энни и Чад. Только Энни. Позирует, смеется – полуодетая и голая. «У меня есть пара, ее зовут Бет».

В чем еще Энни лгала? В чем еще она лгала? И какого дьявола это так важно?

– Дженн?

Дженн вздрогнула. Она не слышала ни звука. Она не заметила, что фен отключился. Голая Энни со снимков превратилась в голую Энни, стоявшую в коридорчике, который вел в спальню.

– Что ты смотришь?

Дженн окаменела. Она даже не смогла вспомнить, как можно выйти из файла, в который она залезла. Энни остановилась рядом с ней и посмотрела на экран.

– О! – сказала Энни. – Ой! Вижу, ты меня поймала. Ты именно это искала? Могла бы просто меня спросить. Я бы сказала тебе правду.

Единственные слова, которые нашлись у Дженни, оказались вопросом:

– А как же Бет?

Энни внимательно посмотрела на нее, даже не прикрывая наготу.

– А при чем здесь она?

– Ты говорила, что у тебя есть пара. Ты сказала, что ее зовут Бет. Ты заставила меня думать, что…

– У меня действительно есть пара. Ее зовут Бет.

– Ты ей изменяешь.

– Наверное, это действительно так выглядит, да?

Энни наконец отошла от нее и направилась в спальню в дальней части домика на колесах. Она вернулась в толстовке и тренировочных брюках, натянув на ноги носки. Дженн подумала, что в кои-то веки Энни не выглядит стильной. Но она не казалась и пристыженной или смущенной. Но ведь она должна была что-то испытывать, так ведь? Стыд, смущение, сожаление, раскаяние. Она не имела никакого права быть спокойной, уверенной в себе и совершенно довольной. И тем не менее именно такой она была.

– Мы с Бет в разлуке не воздерживаемся от секса, – сказала Энни. – У нас нет строгих правил. Насколько я знаю Бет – а я ее очень хорошо знаю, – она сейчас, скорее всего, трахается с каким-нибудь розовощеким практикантом в больнице, где у нее есть кое-какие права. Это ведь ничего не значит, видишь ли. Это просто… ну, просто секс.

Дженн непонятно почему почувствовала, что у нее к глазам подступают слезы. Она совершенно не понимала, почему готова расплакаться – и это ее взбесило.

Энни сказала:

– Ты расстроилась. Мне очень жаль. Но тебе не следовало смотреть мои личные снимки.

– А зачем ты их делала? – вопросила Дженн. – Там на них все… и это отвратительно!

Энни улыбнулась.

– Ну, на самом деле вовсе не отвратительно. Но тебе пока этого не понять. Если только ты сама не занималась сексом. С кем-то, кто хорошо понимает, что он – или она – делает.

– Я не лесбо!

– А я этого и не говорила. Но я видела, как ты на меня смотришь, и, давай говорить прямо, в моем возрасте гомо-радар уже работает неплохо.

– Прекрати! Я же сказала тебе – прекрати!

– Есть способ это выяснить, – сказала ей Энни. – Если тебе интересно. Ну, как?

Энни дотронулась до ее волос.

Это было похоже на удар тока. Дженн вскочила с банкетки и заорала:

– Не трогай меня, извращенка!

Она протиснулась мимо биолога и выбежала из домика.

Начался дождь.

На улице Дженн попыталась перевести дыхание и не расплакаться. Она старалась заставить свои мозги придумать хоть какой-то план.

Дождь падал ей на лицо и на волосы, стекал по спине – а она его почти не ощущала. Она понимала, что ей следует уйти из-под него, но ей невыносимо было даже думать о том, чтобы идти в дом к родителям. Островное такси уже стояло у дома, а это означало, что ее мама вернулась. Если Дженн пойдет туда и зайдет в дверь, то мама с первого взгляда поймет, что случилось нечто значительное. И она захочет узнать, что именно.

А Дженн решительно не желала об этом говорить. Ни об Энни. Ни о Чаде. Ни о снимках, которые ей не следовало видеть. Ни о том предложении, которое ей сделала Энни. От этого предложения Энни ее тошнило. Она не знает Дженн. Никто ее не знает.

Дженн поняла, что своим коротким пребыванием в домике Энни испортила все, что только можно было испортить. Она даже не смогла найти изображения Неры, не говоря уже о том, чтобы их внимательно просмотреть. Так что она ни на дюйм не приблизилась к тому, чтобы выяснить, существует ли настолько четкое изображение того передатчика, чтобы можно было разобрать на нем цифры. Тут она подвела Коротышку.

А еще она не поговорила насчет использования снаряжения для погружений – а это надо было сделать из-за Бекки и Беккиного плана добраться до того идиотского баркаса так, чтобы никто не заподозрил о том, что они задумали. Так что Бекку она тоже подвела.

Единственным способом почувствовать себя сейчас еще хуже было вспомнить о футболе – о приближающемся отборе в островную сборную и о том, как она подвела саму себя, не тренируясь ежедневно. Даже сейчас, даже несмотря на дождь, ей следовало бы тренироваться. А она этого не делает. Она – настоящая неудачница, и через несколько коротких недель, когда она не попадет в сборную из-за того, что мало тренировалась, все будут знать о том, какая она неудачница.

«А кому до этого есть дело?» – спросила себя Дженн. Кого это волнует, кого это волнует, кого это хоть как-то волнует? Она никогда не вырвется с этого дурацкого острова, и глупо было надеяться, что у нее это получится. Ей не дадут стипендии – ни спортивной, ни еще какой-то – а даже если у нее вдруг получится ее добиться, то ее даст самый плохой колледж в стране, расположенный в какой-нибудь невообразимой дыре, так что когда она его закончит по той специальности, которую выберет, то не сможет найти работу и все равно в конце концов окажется на этом острове. Она в ловушке, как крыса на тонущем корабле, и единственное, что хоть как-то улучшало ситуацию, это…

Она услышала стон. Она все еще стояла на ступеньке, ведущей к двери автоприцепа, но стон донесся не из домика. Он доносился… Дженн сосредоточилась. Дождь лил на домик и стучал по его крыше, но ветра не было, так что этот звук добавил не ветер. Было смутно слышно, что у Энни продолжает играть музыка – а потом к ней прибавился звонок ее мобильника. Но это было все. А потом… снова стон. Он звучал совсем близко – словно из-под домика.

Дженн спрыгнула со ступеньки. Разум подсказывал ей бежать: ведь ей нисколько не хотелось узнать, что именно находится под домиком. Разум говорил, что это может оказаться раненое животное, а раненые животные могут представлять опасность, так что ей надо позвать папу. А еще разум советовал ей игнорировать услышанное – и к завтрашнему дню все забудется. Но тут стон перешел в плач, а плач заставил Дженн действовать.

Она обошла домик, обогнула дрова, выпавшие из поленницы, потом – отцовские сети, четыре ведра для наживки и груду поплавков. С задней стороны домика, где крепился баллон с газом, она снова услышала стон, а потом плач. И они были совсем близко.