Салли Грин - Половинный код. Тот, кто спасет

Я думаю, что он уже кончил, когда он вдруг добавляет:

– А я буду любить тебя всегда. Даже когда буду лежать вон там, засыпанный толстым слоем земли. – Он кивает на могилу. – Я всегда буду любить тебя. Вечно.

Габриэль уходит в бункер, а я остаюсь под дождем, жду, когда он смоет с меня грязь.

Мы все собрались в кухне, где тепло и сытно. Габриэль снова разговаривает со мной, и Анна-Лиза тоже рядом, хотя друг с другом они еще не говорили. Анна-Лиза впервые повстречала Габриэля в Женеве и еще тогда поняла, что не нравится ему. Я рассказал ей о его чувствах ко мне, и она удивилась, но сказала:

– Я думала, он ненавидит меня потому, что я Белая Ведьма. Но это, по крайней мере, что-то объясняет. – Я не стал говорить о том, что Габриэль ей не доверяет и считает, что она меня предаст.

В кухне есть плита, вроде той, что была у Селии в Шотландии, и я сижу к ней спиной, а мои ботинки стоят рядом, сушатся. От моей влажной одежды идет пар. Кухня нас удивляет. В ней нет ни холодильника, ни морозильной камеры, микроволновки, конечно, тоже нет, зато есть большой запас еды в кладовке. Всякие баночки, горшочки, консервы. Три свиных окорока, связки лука и чеснока, мешок картошки и целые головы сыра. Несбит нашел даже запас вина.

– Меркури и Перс похороним утром. Первым делом, – говорит Ван.

– А потом? Что ты собираешься делать? – спрашивает ее Габриэль.

Ван смотрит на меня и говорит:

– Через четыре дня в Базеле состоится встреча с предводителями Белых повстанцев. Я должна быть там. И хотела бы, чтобы ты сопровождал меня, Натан, если ты с нами.

– Я же сказал, что я с вами, значит, с вами. А ты еще говорила, что вернешь мне Фэйрборн.

– Вот как? Что же, я ждала, что ты захочешь получить его как можно скорее. – Она вынимает из кармана портсигар и говорит: – Несбит, пожалуйста, отдай Фэйрборн Натану.

Несбит наклоняется к кожаному мешку у ног Ван и вынимает из него нож. Держит его в руках, разглядывает. Я знаю, что так просто он его не отдаст; кто-кто, но только не Несбит. Он поднимает голову, смотрит на меня, улыбается, но обращается к Габриэлю.

– Хочешь его, Габби?

Габриэль качает головой.

– Ну же. Возьми. Вытащи нож из его ножен и заколи меня.

Габриэль улыбается.

– Заманчивое предложение. – Он уже готов протянуть руку, но вдруг останавливается и смотрит на меня, почти озабоченно. – Ты уже испытал его?

Я киваю.

– Дважды. – Один раз на Джессике, другой – на себе, и оба раза нож был словно живой. Словно у него была своя душа. И жажда – резать все, что попадется на пути.

Несбит, ухмыляясь, все еще протягивает нож.

Я говорю:

– Пожалуйста, заколи его, Габриэль. Окажешь нам всем большую услугу.

Габриэль тянется к Фэйрборну. Его левая рука уже лежит на ножнах, правая – на рукоятке. Он тянет. Выглядит смешно, даже комично: Габриэль тянет сначала слегка, потом изо всех сил. Нож как будто прирос к ножнам.

– Что, не выходит? – спрашивает Несбит.

Габриэль смотрит на меня.

– Нет.

Тогда Несбит берет нож у него из рук и, кривляясь, тоже тянет его из ножен за рукоятку.

Ван говорит:

– Он сделан для тебя одного, Натан. Для твоей семьи. Он знает своих хозяев и будет резать только в твоих руках, в руках твоего отца, его отца и так далее. Это необычайно мощный предмет. В нем заложена магия распознавания владельца, и она работает уже более сотни лет – исключительный случай.

Несбит кидает нож мне.

– Так что от него никому нет проку, кроме тебя.

Я ловлю Фэйрборн, встаю с места, обхожу кругом стол и с легкостью вынимаю нож из ножен. И кончиком приподнимаю подбородок Несбита.

– А он и вправду хочет зарезать тебя, Несбит, – говорю я. И это не просто слова: нож действительно хочет резать; он, как живой, лежит у меня в руке. В нем есть темное начало, он прирожденный убийца. Ему нужна кровь.

Фэйрборн слишком серьезная вещь, чтобы баловаться им с Несбитом. Я смотрю на нож. У него черная рукоятка, лезвие тоже черное, странное – металл почти шершавый, без блеска, но острый как бритва. Он тяжелый. Я опускаю его в ножны из потертой черной кожи – Фэйрборн скрывается в них с неохотой. Тогда я снова вынимаю его, и он едва не прыгает мне в руку, но прятать его приходится чуть ли не силой, и я это чувствую. В последний раз позволяю ему выйти наружу, а потом с силой заталкиваю назад.

Я лежу рядом с Анной-Лизой, совсем как в моих старых фантазиях, только это лучше, теплее, и поту куда больше, чем я думал. Я не привык спать с кем-то; чувствую себя странно, тело местами затекло, потому что я боюсь разбудить ее, если пошевелюсь. Сейчас она лежит, свернувшись подле меня калачиком, но ночью мы с ней были переплетены руками и ногами, и это было здорово, и сейчас здорово тоже. Ничего плохого в этом нет.

Ночью, когда мы просыпались от жары, мы ласкали друг друга, и мне нравилось чувствовать, какая у нее гладкая и влажная от пота кожа. Мне кажется, ей тоже нравилось чувствовать меня таким, и тогда она увидела мои шрамы. Ощупала их. Спросила меня о них. Я рассказал ей о каждом. Их немало, и времени тоже ушло порядком. Вообще-то я не стесняюсь о них говорить. Еще я рассказал ей о моих татуировках и о том, что делал со мной Уолленд. Шрамы на моем запястье страшные, но это шрамы, и ничего больше. А вот татуировки постоянно напоминают мне о том, что такое Совет. Конечно, я и так это помню, но избавиться от татуировок не могу. Шрамы на спине тоже не такие, как на руке. На вид они самые страшные. Наверное, они и по сути страшнее остальных.

Она говорит:

– Тот день – самый худший в моей жизни. Он все изменил. Я и понятия не имела, что задумал Киеран. Но когда он велел мне бежать домой, я побежала. Я хотела рассказать обо всем маме с папой, думала, они его остановят: не ради тебя, а ради самого Киерана, чтобы у него не было неприятностей.

– Но папа даже слушать не стал. Он считал, что Киеран все делает правильно. А мама только поддакивала ему, как всегда. Папа сказал, что меня предупреждали – не встречаться с тобой, не говорить с тобой. Они сказали, что Киеран защищает меня, что он поступает так, как положено хорошему брату. А еще папа сказал, что и он должен поступить как хороший отец и раз и навсегда объяснить мне, что ты – зло. Он сказал, что ты такой же, как все Черные, а может, и хуже, ведь ты сын Маркуса. Он говорил, что тебе нельзя доверять и что я – невинная молодая ведьма, которая, уж конечно, должна была показаться тебе соблазнительной. Он много всего наговорил тогда. И что тебе нельзя верить, и что ты вырастешь Черным, потому что натура у тебя, вне всякого сомнения, Черная, и… – Она запнулась. – И что твоя мать тоже была злом, может быть, даже хуже Маркуса, ведь она наверняка знала, что она делает, когда встречалась с ним, и это из-за нее погиб ее муж и родился ты. Она опозорила честное имя своей семьи, и меньше всего на свете ему, моему отцу, хотелось, чтобы я кончила, как она. И еще, что он меня любит, и хочет мне только добра, и потому запирает меня в моей комнате, из любви ко мне.