Салли Грин - Половинный код. Тот, кто спасет

Я спросила у Дрезден, где она познакомилась с Маркусом. «Недалеко от Праги», – ответила та уклончиво, и я поняла, что это могло быть где-нибудь в Нью-Йорке или в Касабланке. Когда? Тут она позволила себе небольшую откровенность: «Прошлым летом».

Ван перестает читать и перелистывает страницу назад.

– Это написано тринадцать лет назад. Значит, Дрезден познакомилась с Маркусом, когда тебе было четыре. – И она продолжает чтение.

«Дрезден в обиде на Маркуса. Она пытается представить все так, как будто это она его бросила, но всем известно, что он совсем не интересуется ни ею, ни какой-нибудь другой женщиной, если на то пошло. Провести целый день с Дрезден – большое испытание, и я с трудом дождалась, когда можно будет уйти, едва поняла, что больше мне ничего из нее не выудить.

Как-то вечером к нам заглянула Пайлот. Вот уж кому ума не занимать, такой контраст с дурехой Дрезден. Она перебирается в Женеву. Рассказывала об одной уединенной долине, которая, по ее словам, пришлась бы мне по вкусу. Хотелось бы взглянуть, побывать там как-нибудь с ней вместе. Похоже, и впрямь подходящее местечко для приема посетителей.

Пайлот, кажется, понравилась девчонка. Пусть ее, не буду спорить. Наверное, она подпала под обаяние Дрезден – должно быть, та еще не все силы растеряла».

На этом Ван снова ставит книгу на полку.

Я ухожу в угол комнаты, сажусь на пол и прислоняюсь к стене. Я думаю о своем отце. Уверен, что он любил мою мать и она любила его. Но она была замужем за другим, за Белым, близким по крови, и, наверное, она старалась быть ему хорошей женой. Бабушка говорила, что она соглашалась видеть Маркуса не чаще раза в год, да и то лишь когда это было совершенно безопасно. Но нет такой вещи, как полная безопасность, и их последнее свидание закончилось катастрофой: погиб ее муж, и был зачат я. Из-за меня моей матери пришлось совершить самоубийство. А Маркус, что он получил? Ноль свиданий в год и сына, о котором ему было предсказано, что он убьет его самого.

Так что неудивительно, если он искал тепла, любви, утешения у другой женщины. Я его не виню. И мне жаль, что он их не нашел. Ведь ясно же, что не нашел – Дрезден не та кандидатура. Скорее это был жест отчаяния с его стороны.

Как ему, наверное, одиноко. Ведь он же совсем один.

Я смотрю через комнату на Габриэля и Анну-Лизу, и знаю, что они любят меня, и я люблю их, и, может быть, альянсу действительно удастся изменить мир и сделать его лучше для меня и для тех, кому я не безразличен.

Габриэль говорит что-то Анне-Лизе и подходит посидеть со мной.

Я говорю:

– Вы с ней разговариваете.

– Надо же знать своего врага, – отвечает он, но с улыбкой.

Я не знаю, шутит он или нет, и на всякий случай говорю:

– Она тебе не враг.

– Не волнуйся. Я соблюдаю приличия. Мы с ней оба очень вежливы друг с другом. – Он показывает мне другой дневник: – Это нашла Анна-Лиза; она считает, что я должен это тебе прочесть.

«В Берлине, бывшем восточном. Дождь. Сырая квартира. Видела Вольфганга. Не встречались двадцать лет. Внешне он все такой же, только морщин прибавилось. Но внутренне изменился, устал, заметно постарел и, как ни странно, помудрел. Он был не рад нашей встрече и особо подчеркнул, что уедет теперь в Южную Америку.

На прошлой неделе он провел несколько дней с Маркусом. Они никогда не были близкими друзьями, да у Маркуса и нет друзей, хотя, по какой-то причине, именно Вольфганг раздражает его меньше других, именно с ним он находит общий язык. На этот раз все было наоборот – это Маркус раздражил Вольфганга, Маркус обидел его, как обижает рано или поздно всех, убивая тех, кого они любят. Друг Вольфганга, Торо, похоже, сильно раздражал Маркуса, и тот его убил. Вольфганг сказал, что это было в припадке гнева. Торо ревновал, Маркус сначала не обращал внимания, потом разозлился, а потом и вышел из себя. Торо, похоже, был не слишком умен, Вольфганг и сам признает это, но он говорит: «Маркус это знал. Он мог его отпустить, мог оставить ему жизнь, но он этого не сделал, ведь у него есть сила и совсем нет терпения. Нисколько. Я хочу сказать, не проходит и секунды, как он уже превращается в зверя. Он может им управлять, но предпочитает не вмешиваться. Он убил Торо. Разорвал на части. Так я их и нашел. Маркус был весь в крови. Весь в Торо».

Потом Вольфганг добавил: «Зря Маркус меня не убил. Я видел, он думал об этом. Он умывался, и с него падали куски Торо: один отвалился с плеча, другой прилип к локтю. Он вымылся в озере, оделся и подошел ко мне – уверен, в этот момент он как раз думал, не убить ли меня – нет, не съесть, просто убить, молнией или еще чем-нибудь из своего арсенала. Но он не стал. Наверное, это тоже связано с его чувством власти. Кого хочет, казнит, кого хочет, милует. Что захочет, то и делает».

Маркус сказал ему тогда: «Знаю, ты не поверишь мне, Вольфганг, но я отчасти сожалею о том, что случилось с Торо. Жалеет та моя часть, которая любит тебя. Знаю, что ты ненавидишь меня за то, что я сделал. Тебе лучше уйти. Уходи и не возвращайся».

Вольфганг так и сделал: «Так я и поступил. Просто ушел. Это было месяц назад».

Он умолк. По его щеке скатилась слеза. Я думала, это из-за Торо, но оказалось, из-за того, что он еще собирался сказать мне. Из-за того, что он собирался предать Маркуса.

Он рассказал мне, где Маркус живет. Он сказал: «Он уже наверняка переехал, но ты поймешь, какие он выбирает места. Всегда одни и те же. Только там он чувствует себя уютно. Только там строит себе дом».

Надо сказать, я очень удивилась. У Маркуса нет дома. Он живет как зверь. В логове. В логове из палок. В полуземлянке. На маленькой поляне у озера. Много времени проводит в обличье зверя. Охотится, как зверь, и ест, как зверь. Вольфганг добавил: «Иногда я даже сомневаюсь, что он еще думает, как человек».

Вольфганг спрашивал Маркуса о том знаменитом видении, в котором его убивает сын. Тот ответил: «Да, Вольфи, я в это верю. И избегаю Натана всю жизнь. Всегда ведь лучше отложить смерть на потом, не так ли? Чему быть, того не миновать. Или лучше покончить со всем сразу, как думаешь?»

Вольфганг сказал: «По-моему, он так одинок, и ему так грустно, что его человеческая часть давно уже не прочь покончить со всем этим, но, как ни странно, зверь в нем хочет жить. Он сам говорил мне: «Когда я орел, я ничего не знаю. Ничего не чувствую, только летаю и живу. Представь… как это прекрасно… навсегда».

Вольфганг говорит, что он теперь очень редко встречается с другими, только чтобы быть в курсе новостей обеих ведовских общин да узнать что-нибудь о сыне. Это единственное, что еще интересует его в мире людей – его сын, Натан. Если бы не мальчик, он, может быть, со всем бы уже давно покончил. Вольфганг говорит, что Маркус моется и даже наряжается перед встречей с другими. В нем еще осталось немало тщеславия: он любит смотреть на себя в зеркало, это пробуждает в нем его человеческое «я». Но в лесу он дикий.