Майкл Суэнвик - Танцы с медведями

— Нет, Анна Александровна, не обещаем. Мы слишком сильно тебя ненавидим.

— Тогда вам просто придется жить в неведении, — отрезала она.

Пятеро подземных владык сохраняли неподвижность. Пепсиколова подозревала, что они общались посредством древней некромантии, носящей мерзкое имя «радио». Наконец первый из них повернул к Ане свое разлагающееся лицо и произнес:

— Покажем ей?

— Увиденное ей не понравится.

— Зрелище вызовет у нее сильнейшее душевное потрясение.

— И наполнит часы ее бодрствования отчаянием, а сны — кошмарами.

— Иди за нами, Анна Александровна.

Подземные владыки повели Пепсиколову по извилистым коридорам в большой зал, где разбирали и заново упаковывали сигареты. Но ящики были убраны, как и все остальное, связанное с «табачным предприятием». Теперь Бледнолицые занимались иным делом: они привязывали тугие пучки соломы к палкам, создавая нечто среднее между веником и метлой. Они несколько раз окунали свои поделки в котлы с жидким парафином, который поддерживался в теплом состоянии при помощи огня, и аккуратно отставляли их в сторонку. Их собирали, тем временем вырезали и сшивали узкие кожаные конусы длиной с человеческое предплечье с ремешками и пряжками. Они набивали их высушенными травами и затыкали комками марли.

С десяток фигур уже носили кожаные конусы, пристегнутые к нижней части лица, словно маски. При появлении подземных владык другие Бледнолицые отложили работу и сделали то же самое. Затем они присоединились к хозяевам — кто позади, а кто впереди. Каждый десятый из этих гомункулов с птичьими клювами взял по факелу и запалил его от подогревательных огней. В торжественном молчании они покинули просторное помещение. Со стороны шествие напоминало обрядовую процессию, родившуюся в воспаленном подсознании Древней Руси.

— Значит, вы мастерите маски вместо сигарет, — встревожилась Пепсиколова. — А почему?

Нет ответа.

— А мне нужна маска?

Тишина.

Владыки в молчании вышли из зала. По пути к процессии присоединялись все новые и новые Бледнолицые. Вскоре они превратились в почти бесшумную, шаркающую массу, освещенную по краям факелами, — темную и не познаваемую в сердцевине.

Больше часа они брели через, за неимением лучшего слова, фермерские поля. Переходы и комнаты были заполнены поддонами с человеческим навозом, на котором росли бледно-голубые грибы: за ними и ухаживали птицеклювые Бледнолицые. От запаха у Пепсиколовой закружилась голова, но она затянулась сигаретой, и ей стало немного легче. Иногда подземные владыки останавливались, чтобы передать что-то очередному грибоводу. Может, флакон, а может, что-то еще. Свет факелов был слишком тусклым, чтобы Аня могла разглядеть.

Наконец, фермерские поля остались позади. Безмолвный поток стекал по лестницам и туннелям, словно подземная река, стремящаяся к центру земли. Потом на чудовищно глубоком, неизвестном даже Пепсиколовой уровне процессия остановилась. Аня различила металлическую стену, в которой зияла грубо вырезанная дыра. Острые стружки устилали пол.

Владыки по очереди нырнули в отверстие. Пепсиколова — следом. Бледнолицые остались снаружи.

Внутри царил мрак.

Пепсиколова ждала, когда глаза привыкнут к темноте, но та рассеивалась. Теперь Аня чувствовала подземных владык по обе стороны от себя, но уже ничего не видела.

— Если хотите мне что-то показать, — произнесла она, — то придется вызвать сюда одного из ваших приспешников с факелом.

— Сначала мы должны продлить твою душевную муку, Анна Александровна.

— Она наверняка непереносима.

— Но может стать еще хуже.

— Гораздо хуже.

— Поверь.

Тишина натянулась, будто готовая лопнуть скрипичная струна. Пепсиколова ощутила ненависть, беззвучно потрескивающую в воздухе вокруг нее. Она была почти физической силой. Как и убеждение, что сейчас ей продемонстрируют нечто невыразимое. Мгновение длилось бесконечно, и когда Аня была готова разразиться истерическим смехом, какой-то Бледнолицый пролез в дыру с факелом в руках.

— Узри, Анна Александровна, оружие, с помощью которого мы уничтожим Москву, Московию и всю Россию.

Пепсиколова недоверчиво уставилась на владык.

Вернувшись в «Новый Метрополь», Аркадий обнаружил, что по-прежнему не способен вытравить из сознания яркие образы. Все эти вещи он действительно вытворял! Живот сводило только при мысли о них. Однако в то же время его тело предательски блаженствовало в этой грязи.

— Я не понимаю, святой отец, — обратился он к наставнику. — Там были мужчины, и я использовал их, как использовал бы женщину. И я… — Голос Аркадия охрип от стыда. — Я… Я позволял использовать меня таким же образом.

— Почему ты озадачен, сын мой?

— Потому что я не…

— Не?

— Нет… ну… один из них.

— Один из кого?

Аркадий покраснел как рак и выплюнул:

— Не педик! Доволен? Я не проклятый извращенец!

— Человеческое тело — гнусная штука, если вдуматься, — вымолвил Кощей. — Древний пророк писал, что Любовь выстроила свой храм в отхожем месте — а что есть данное отхожее место, если не Земля? Мир — навозная куча, и те, кто ползает по нему, суть паразиты, которым повезло лишь в том, что их пребывание здесь кратко.

Посему же величайшее благо — вовсе не родиться. Если это не удалось, то смертного ждет короткая жизнь. Но мы должны полагаться на Волю Божью и преодолевать испытания в нашем Аду. Однако самоубийцы отправляются в настоящий Ад: в самое злое место во всей вселенной. Иными словами, он в точности подобен этой Земле, за исключением одной важной детали. В чем же она заключается? А в том, что Ад полностью разведен с Богом. Разве не так, сын мой?

— Так ты учил меня, святой отец.

— Но как же мы тогда можем утверждать, что этот мир и есть на самом деле Ад? Ведь здесь существует удовольствие, а в Преисподней такого просто быть не может. Во-первых, тут мы способны погружаться в переживания религиозного экстаза — высочайшее из всех удовольствий. Во-вторых, на Земле накоплен опыт гонений несправедливыми людьми за удовольствие, данное только испытываемому в присутствии Бога. Очень немногие удачливы настолько, чтобы пережить первое, или благочестивы настолько, чтобы оценить второе. Но есть и третье доказательство того, что мир не есть Ад, а именно — удовольствие секса, доступное каждому. Хотя само деяние отвратительно, порождаемое им удовольствие чисто. Оно исходит не от плоти, которой следует гнушаться, но от Духа, который человеческие души должны принять, а иначе же они будут прокляты. Следовательно, никакое удовольствие не зло и не является неправильным и не подлежит избеганию, как бы сильно ни шарахалось от него сознание. Ты понимаешь меня, сын мой?