Майкл Суэнвик - Танцы с медведями

Довесок знаком велел Магогу не вмешиваться. Гулагский выпятил грудь.

— Я хотел, чтобы тварь послужила устрашением нашим врагам, и думаю…

— Мне нет дела до твоих мыслей или желаний. Меня интересует лишь повиновение. — Странник обернулся к Даргеру. — Я увижусь с вашим принцем. Он должен оказать мне услугу.

— К сожалению, так не получится.

— Мне нет дела до твоих сожалений. Он должен отвезти меня в Москву.

— Это просто не может быть сделано.

— Это будет сделано, — провозгласил Кощей, и его глаза вспыхнули. — Москва — вот второй Вавилон! Город блудниц и еретиков должен быть очищен — словом Божиим, если возможно, но если нет, то огнем!

Довесок протянул руку в сторону лазарета.

— Мой друг имеет в виду, что посол без сознания. У него сейчас врачи. Но он смертельно болен, и, боюсь, они не сумеют ему помочь.

— Что?

В три шага Кощей достиг лазарета и исчез за дверью. Раздались два протестующих голоса, но если странник и ответил, то Аркадий его не расслышал. Несколько минут продолжался возбужденный и яростный спор, который также неожиданно стих. Странник снова появился на пороге, держа обоих докторов за воротники их пальто — настолько высоко, что их болтающиеся ноги не доставали до пола. Одного за другим он выкинул их за входную дверь. Затем подобрал их сумки и вышвырнул следом. Магог ошеломленно заморгал.

— Безбожники! — проворчал Кощей. — От них добра не жди.

— Добрый пилигрим, я вынужден протестовать! — воскликнул Довесок. — Они были нам нужны, чтобы вылечить посла.

— Лишь во власти Господа исцелить его, а судя по тому, в каком состоянии я видел посла, мне не кажется, что Всемогущий собирается это проделать. — Кощей распустил веревку своего мешка и принялся в нем рыться. — Однако у меня есть собственные лекарства, и я многое знаю о человеческом теле, чего не ведают ваши доктора. Если пожелаете, я совершенно уверен, что смогу вернуть эту заблудшую душу в сознание, дабы посол мог привести в порядок свои дела.

Даргер и Довесок переглянулись.

— Хорошо, — сказал один из них. — Действуй.

К данному моменту Аркадий находил беседу почти невыносимо скучной. Жемчужинам требовались цветы! В городе жила еще одна девушка, которая, вероятно (ему было стыдно признаваться в этом даже самому себе), имела причины думать, что он к ней романтически привязан… Ну а ее мать выращивала лучшие розы в городе — огромные пышные розовые кусты. Никто не хватится нескольких дюжин, если Аркадий ловко срежет стебли и будет предельно осторожен. Главное, не растерзать все кусты.

Пробираясь к двери, он слышал, как странник заявил:

— Исцеление займет некоторое время. Я требую от вас терпения и молчания.

Когда спустя час Аркадий вернулся, возле дома было гораздо тише. И в самом особняке тоже. Зеваки и любопытствующие разошлись на ночь, и лишь тусклая лампочка освещала нижний этаж. Красный уголек и запах табака, клубившийся на парадном крыльце, обозначали массивную фигуру сидящего неандертальца-часового. Великан курил трубку. Удивительно, но весь второй этаж сиял обилием масляных ламп. Жемчужины явно переволновались после освобождения из замкнутого пространства фургонов и не могли заснуть. До Аркадия доносились внезапные всплески девчачьего смеха, а затем скрип тяжелой мебели, которую тащили по голому деревянному полу. Затем он уловил чуть слышный топот босых ног, быстро перебегающих с одного конца дома на другой.

— Твой папа ночует у соседей, парень. Там, у вас на задах, — сказал неандерталец. — Ты, наверное, хочешь к нему присоединиться.

— Спасибо, я… я так и поступлю. — Аркадий положил на землю охапку цветов. — Я принес розы, которые они хотели. В смысле, которые затребовали Жемчужины.

Затем юноша небрежно побрел прочь и свернул за угол, как будто собрался к Бабочкиным. Постоял в темноте и подождал, пока не услышал, как часовой выбил пепел из трубки, подобрал розы и вошел внутрь. Тогда Аркадий направился к самому старому разлапистому дубу. Проворно вскарабкавшись на дерево, он занял позицию в гуще листвы, откуда просматривался второй этаж.

От обдирания шипов с роз у Аркадия кровоточили пальцы, но руки до сих пор пахли соком растений. Он поднес их к носу, и сердце его воспарило.

Долгий зачарованный отрезок безвременья Аркадий наблюдал за Жемчужинами. Гораздо позже он научится различать их по именам и характерам: лукавая Этери, застенчивая Нимфадора, шаловливые близнецы Евлогия и Евфросинья, серьезная Олимпия и насмешливая Русалка. Их предводительницу, Зоесофью, он уже видел. Они были одеты… Ну, кто такой Аркадий, чтобы говорить, что одежды на них было слишком мало? Их матери непременно так сказали бы. Но не он. Невесомые наряды привычно приоткрывали их лодыжки, животы и длинные белые руки и порой намекали, что дальнейшее обнажение не за горами… Ладно. Это все, что Аркадий мог внятно объяснить.

Занятия их, следовало признать, не имели ничего общего с фантазиями, которые он нагородил в уме. Жемчужины играли в шашки, в вист и в шарады. Нимфадора расставила розы, врученные им неандертальцу (и, к ужасу Аркадия, укололась об один-единственный шип, который он необъяснимым образом пропустил). Близняшки пели традиционные русские песни по нотам, найденным в сундуке у маминого пианино. Олимпия аккомпанировала сестрам на балалайке настолько умело, что когда она отложила инструмент и заметила: «Неплохо для первого раза», — Аркадий на секунду потрясенно зажмурился.

Но которая из них его возлюбленная?

В муках восторга и отчаяния он пристально вглядывался в каждую из Жемчужин, если она вскакивала и бежала взять что-то. Он отчаянно надеялся определить свою избранницу по походке.

Наконец безмятежное видение подплыло к окну… за ухо у нее была заткнута роза без шипов. Жемчужина приподняла голову к луне, открыв линию шеи, чистую и прекрасную, как любая из когда-либо написанных Пушкиным строк. Спустя миг свет от ближайшего подсвечника сверкнул в ее глазах, зеленых, как пламя джунглей.

У Аркадия захватило дух.

Затем она сощурилась. И он понял: это она, она, она!

— Можешь с тем же успехом обнаружить себя, юноша. Я слышу твое дыхание и чую твои феромоны, — вымолвила красавица, и она взглянула прямо на него.

Аркадий встал. Как во сне, он, покачиваясь, прошел вперед по ветке, ставя ноги одну перед другой, пока не оказался так близко к девушке, что мог почти (но все же недостаточно) протянуть руку и коснуться ее. Он замер.

— Почему ты сидел на дереве как птица?

— «Я помню чудное мгновенье, — произнес Аркадий, — передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты».

— О, — негромко откликнулась она.

Ободренный, Аркадий добавил: