Вадим Панов - Сокровища чистого разума

И в большой дом Холя вошла женщина, как две капли воды похожая на погибшую Артемиду.

«Ты не представляешь, как тяжело мне приходилось в первые дни, – признавался потом Алоиз. – Глядя на тебя, слыша твой голос, твои шаги, ощущая твой запах – я видел, чего лишился. Я снова и снова обращался к прошлому и с ужасом понимал, что болезнь возвращается. Я начал терять себя. Начал ненавидеть себя. Подумывал о самоубийстве. Но однажды заглянул в твои глаза и увидел в них отражение своей боли…»

Их связь не могла не случиться. Не имела права не случиться. Несчастные и одинокие, они робко потянулись друг к другу, опасаясь ошибиться. Опасаясь быть отвергнутыми. Безумно боясь не найти того, чего требовали их души.

И ещё сильнее боясь найти.

Вскоре после приезда Агафрены Холь изменил привычке бриться лишь раз в неделю и стал переодеваться к ужину. В его руках вновь появились газеты, затем научные журналы, а затем Алоиз вывел Агафрену в свет, заказав ложу на шумную театральную премьеру. Инженер на глазах избавлялся от остатков депрессии и мечтал об одном: чтобы проблемы у Вениамина продолжались как можно дольше.

Они оба знали, что одними лишь походами в театр их связь не ограничится.

И они оказались правы.

И потому второй сын Агафрены получился тёмно-русым. Как говорила она, в мать.

– Тебе не кажется, что Веня начал что-то подозревать? – спросила Агафрена, когда у них вновь появилось время на отдых. Спросила, отдышавшись, сполна насладившись сладостью пережитого, лёжа на руке инженера и чувствуя её доброе, мягкое тепло.

– Со мной он ведёт себя, как всегда, – подумав, ответил Холь. Однако в голосе легко, едва заметно прозвучали тревожные нотки. Он боялся не за себя – за неё. Он сам был полон сомнений, но оберегал от них любимую. – Почему ты решила, что Веня знает?

– Появилось чувство… Пару раз ловила на себе его взгляд… – Агафрена медленно намотала на палец кудрявый локон. – Понимаешь, он меня любит, это правда: он действительно меня любит. Я его ненавижу, а он любит. И раньше я видела в его глазах боль. Всегда видела, даже когда он делал какую-нибудь гадость, когда ругал, когда оскорблял. Вениамин жил с болью, его очень ранила моя нелюбовь, но теперь… теперь я стала замечать злобу.

– Чувства умирают.

– Но моя ненависть к нему не прошла.

– Любовь тоньше, – вздохнул Алоиз. – Бывает, что она чернеет без взаимности. А ещё бывает, что она лишь маскирует зло.

– Думаешь, он надеялся вызвать во мне чувство? – тихо прошептала Агафрена. – И потому терпел так долго, не позволяя себе отвечать на мою ненависть тем же?

– Или же Вениамин догадался о нас. – Холь повернул голову и ткнулся лицом в волосы женщины, закрыл глаза, вдохнул их запах, такой знакомый, такой сладкий… Вдохнул и понял, что всё остальное – неважно. У него есть Агафрена. Он счастлив.

– Если узнал – отомстит.

– Неважно, – прошелестел Алоиз, продолжая прижиматься к женщине. – Неважно.

Они не называли свои отношения связью, чурались этого слова, бежали от него. Они не знали, чем всё закончится, могли лишь надеяться… причём надеяться даже не на стечение обстоятельств – на чудо, надеяться и мечтать, что всё закончится хорошо и их рискованные, но безумно сладкие отношения, разрывать которые они не собирались, приведут к чему-нибудь хорошему.

Они надеялись.

И ещё они знали, что никакие отступные, ничто на свете не позволит Мритскому простить их и позабыть об обиде, и выход из создавшегося положения Алоиз видел один.

– Даже если Вениамин знает о нас, это не имеет значения: послезавтра всё решится, – прошептал инженер, обнимая лежащую рядом женщину. – Второй эксперимент станет нашим спасением. Ты ведь помнишь…

– Да, – едва слышно перебила его Агафрена. – Я помню…

– Я всё сделаю. Ради тебя – всё, что угодно.

– Я боюсь за тебя.

– Не надо, я всё рассчитал.

– Один цеппель уже погиб.

– Случайность.

– Твой эксперимент опасен.

– Любой эксперимент опасен.

– Алоиз!

– Я все рассчитал, любимая, я ведь занимаюсь наукой. – Он нежно провёл рукой по волосам Агафрены. – Вчера мы говорили с Вениамином, и я всё объяснил. Я сказал, что идея с Накопителем хороша, однако при его построении была допущена ошибка. Поэтому второй эксперимент – с Транслятором – даст совсем иной результат. Он поверил.

– Он умён.

– Но дело действительно обстоит именно так: я буду работать с чистой энергией, буду изучать её… В целях безопасности я отведу «Исследователь-2» подальше от форта, Вениамин, разумеется, пожелает наблюдать происходящее самолично и отправится следом, скорее всего, на «Повелителе неба». – Алоиз выдержал паузу. – И я его убью.

Агафрена вздохнула и тихонько вздрогнула.

Возможно, от лёгкого ужаса, от ощущения себя убийцей, от того, что запачкалась помысленным. А возможно – от нетерпения, понимая, как станет волноваться оставшиеся до эксперимента часы. Как будет считать минуты до освобождения.

– Главное, чтобы ты оставалась в форте.

– Я скажусь больной.

– Обязательно, любимая. В противном случае у меня будут связаны руки.

Они говорили об этом не в первый раз, но ощущение неправильности происходящего не пропадало.

– А вдруг Вениамин последует за тобой пешком? – спросила женщина. – Он непредсказуем, вдруг решит наблюдать за экспериментом с земли?

– Если не в крепости, то всё равно, – уверенно ответил инженер. – Я трижды перепроверил расчёты и абсолютно уверен в том, что всё получится. Я достану его на земле, достану в цеппеле, достану на площадке башни… Если тебя не будет рядом. Вениамина могут защитить только стены командного пункта, но оттуда я его выманю. Вторая его защита – ты. Тебя не должно быть рядом.

Она знала. Она всё это знала, помнила, придумала, как будет действовать, но до сих пор с трудом мирилась с тем, что…

– Ты станешь убийцей… Создатель от тебя отвернётся.

Судьба решила пошутить, и второй мужчина Агафрены тоже оказался верующим. Холь, в отличие от Мритского, фанатиком не был, однако искренне считал себя хорошим олгеменом, и решение пролить кровь человека далось инженеру нелегко.

Однако, приняв решение, он не собирался отступать.

– Ты подарила мне смысл жизни, подарила сына и сделала счастливым. – Алоиз с невообразимой нежностью поцеловал любимую в губы. – Ради тебя я пойду на всё, убью хоть одного Мритского, хоть сотню – неважно.

– Только сам останься в живых. – На прекрасных глазах Агафрены выступили слёзы. – Потому что ты – моё счастье…

Не можешь быть добрым – не будь злым.

Казалось бы, что проще?

Казалось бы, самый естественный выбор в том случае, если дорожишь душой.

Казалось бы, остановись.