Юрий Никитин - Начало всех Начал

Плоть любого живого существа хрупка и непрочна, но сколько дает дивных ощущений и как сладостно даже просто вот так парить в небе, чувствуя движение воздуха, что шевелит перья, пытается поднять или просто сдвинуть с места, как ликующе видеть на земле даже мельчайших мышей…

Он встрепенулся, на горизонте появилась темная полоска, а еще там начали подниматься желтые клубы пыли. Прежде чем успел остановить себя, его пронесло к тому месту, он успел пожалеть, что оставил тело такой большой и красивой птицы, и хотел было войти в плоть другой, чтобы длить наслаждение быть в телесности, но увиденное отвлекло от прочих мыслей.

Огромная армия на мохнатых конях мчалась в сторону большого города. Оттуда через распахнутые ворота уже выходила навстречу другая, поменьше, но Люцифер сразу определил, что горожане лучше вооружены, все в доспехах из плотной кожи буйволов, а выстраиваться начали так, чтобы впереди оказались люди с длинными копьями, которые сразу уперли тупыми концами в землю, обратив острые в сторону неприятеля. Следом встали в несколько рядов вооруженные мечами и топорами, а сзади собирались нестройные толпы лучников.

Он спросил:

— Ты видишь?

— Вижу, — ответил Голос настолько устало, что Люцифер даже подумал, как нелегко быть всевидящим и все понимающим, — это люди… увы, люди… животное начало в них берет верх над другой половиной…

Люцифер хмыкнул.

— Половиной?

— Другой частью, — уточнил Всевышний. — Пусть ее меньше, но Я замышлял, что она будет главной…

— Я вижу, — сказал Люцифер саркастически, — насколько главная… Смотри, с каким ожесточением набросились друг на друга!.. Ни одни звери так не истребляют себе подобных!.. Ликуют, посмотри… Как хорошо быть свободными!

Голос прозвучал глухо:

— Свободой надо уметь пользоваться. Чем свободнее держится человек, тем он ниже как человек и ближе к животному. Человек только тогда человек, когда соблюдает запреты!.. И чем запретов больше, тем он больше человек. А настоящие свободы совсем в другом… на высоком уровне их больше, чем у этих двуногих, которые предпочли возвратиться в разумных животных.

Люцифер сказал:

— Значит, у Тебя не получился Великий Замысел?

Голос Всевышнего прозвучал так, словно доходил из далеких-далеких мест, куда более далеких, чем известные ангелам Брий и Ацилут:

— Знаю, никто из ныне живущих не придет ко Мне. Как и дети их. Все, что Я говорил, будет забыто, а что запомнят — истолкуют по-своему да еще и переврут, как им удобнее. Сменится много поколений, прежде чем снова начнут вспоминать обо Мне и пытаться понять, зачем они, в чем смысл бытия…

Люцифер спросил с подозрением:

— Почему такая горечь в голосе? Говоришь так, будто Сам все это прошел…

На дальнем берегу реки, откуда не видать это сражение, мальчишка легким взмахом руки запустил плоский камешек по реке, и тот понесся, подпрыгивая на волнах, пока не вылетел, обессилев, на противоположный берег.

Люцифер умолк, ощутив, чья рука направила камешек. Творец, даже находясь в местах, недоступных ангелам, может наполнить собой все сущее в этом мире, но… почему-то этого не делает.

Снова войдя в плоть одного из появившихся в небе орлов-стервятников, Люцифер с отвращением и одновременно со странным удовольствием наблюдал, как люди убивают друг друга, отрезают головы и складывают в мешки, а потом победители зверски пытают пленных и укладывают их длинными рядами для жертвоприношения.

Вернувшись от Адама, Мафусаил ни минуты не отдыхал, как все призывали вокруг, а с мечом в руке объезжал земли, защищал от разбойников, но больше стремился в места, где появлялись драконы, пещерные чудища или из глубин земли выходили страшные звери.

Слава о таком защитнике разошлась по всем землям и народам. И едва где-то появлялся страшный дракон, сразу посылали за Мафусаилом. На сто восемьдесят седьмом году он красиво спас от дракона прекрасную девушку, которую принесли чудовищу в жертву, дабы зверь пропускал их к реке, увез ее к себе и сделал женой, на зависть всем женщинам своего племени.

Через девять месяцев Адина подарила ему крепенького младенца, счастливый Мафусаил назвал его Ламехом. Целый год Мафусаил не покидал родного селения, но затишье кончилось, когда из дальнего племени прибыли взволнованные вестники и сообщили, что в их землях разверзлись каменные горы, из их недр вышли огромные пылающие звери и уничтожают все вокруг.

Мафусаил оседлал коня, поцеловал жену с сыном и пустился в путь. Одолев чудовищ, хотел было вернуться, однако у соседей в реке появилась огромная рыба, что утаскивала в воду рыбаков, а потом выросла настолько, что переворачивала лодки и пожирала всех, кто в них находился.

Справившись с рыбой, откликнулся на призыв побить чудовищных птиц, что и не птицы, а вроде летучих мышей, только такие огромные, что подхватывают зазевавшегося человека и уносят, словно коршуны цыплят. После этих птиц ушел еще дальше очищать мир от опасных зверей, а когда наконец вернулся, его младенец Ламех вырос в крепкого мужа и сам привел в дом женщину.

Мафусаил покрутил удивленно головой.

— Как время-то летит… Сколько это я отсутствовал?

Адина сказала грустно:

— Восемьдесят два года. Хочешь посмотреть на внука?

Мафусаил ахнул:

— Внука? Это что, я уже дед?

Из дома вышла молодая женщина с младенцем на руках. Ламех сказал гордо:

— Мой сын! Я назвал его Ноем.

— Это имя означает, — сказал Мафусаил озадаченно, — отдых, покой, утешение, удобство… Почему?

— За время твоих скитаний умер Адам, — ответил Ламех. — Ему было уже восемьсот семьдесят четыре года, когда я родился, а умер он, когда мне было пятьдесят шесть. Вот я и решил, что если из жизни ушел Адам, то Господь, может быть, снимет Адамовы грехи с человеческого рода, утешит нас в работе нашей и в трудах рук наших при возделывании земли, которую проклял Господь?

— Хорошо бы, — ответил Мафусаил с сомнением. — А то у меня уже ладони затвердели от рукояти меча.

— Ты воин, — сказал Ламех с ноткой зависти. — Ты герой! О тебе песни поют.

— Не должны петь о воинах, — ответил Мафусаил твердо.

Ламех удивился:

— А о ком же?

— О пахарях, — ответил Мафусаил.

— О ком? — перепросил Ламех в великом удивлении, ему показалось, что ослышался. — О… пахарях?

— Почему нет? — ответил Мафусаил сердито, сейчас самому показалось смешно, что могут петь о пахарях и работниках труда, но повторил упрямо: — Почему нет? Мне кажется, нехорошо петь о тех, кто убивает. Пусть даже за дело. Хотя, конечно, приятно, что сказать…

— Конечно, приятно, — подтвердил Ламех. — Все песни, что я слышал, только о подвигах!

— Да? — удивился Мафусаил. — Наверное, я их просто не слушаю.