Юрий Никитин - Трое из Леса

Сквозь колышущийся занавес из дыма и чада проступал неподвижный Котел — огромный, массивный, поднятый на высушенные бревна с ободранной корой. Пятеро киммеров ползали над Котлом, раскачиваясь на деревянном помосте, подвешивали цепи, тянули металлическую сеть, перекидывали через крюки канаты…

Даже в малый зал доносился шум из-за внешней стены, где под открытым небом толпился простой народ. В щелях между Котлом и краями пролома мелькали вскинутые руки, коротко вспыхивало солнце на голом железе.

Внезапно в главном зале раздался рев сотен глоток. Зазвенело оружие, киммеры дружно колотили рукоятями мечей в бронзовые щиты.

— Каган явился, — сообщил Мрак. — Тарх, перестань трястись! Стол развалится. Ты только погромче пой, ясно? Главное, чтобы услышали.

Из маленькой двери, ведущей в главный зал, появился толстяк в длинном халате. Глядя в потолок, объявил громко:

— Великий каган разрешает исполнить песни в честь Великого Похода! Помните: за удачные песни — награда, за плохие — головы прочь!

Рудольф со стола осведомился вежливо:

— Какие песни каган считает плохими?

— Все песни, что не понравятся кагану, — плохие!

Среди пестрой толпы прошло движение, усилился шум, гомон. Наконец вперед протиснулись два очень пышно одетых музыканта. В руках у них были бубны и медная труба.

— Попробуем, — сказал один хмуро. — Если что… были певцы из племени бодричей!

— Запомним, передадим, — послышались голоса. — Не сумлевайтесь!

Бодричи исчезли за дверью. Через окошки донесся гвалт, стих. Рудольф не отрывался от окошка:

— Один сразу бьет в два бубна, играет на дуде, другой поет… Бубны привязал к бокам, бьет локтями… Бодричи? Значит, киммеры добрались до Алазонских гор.

— Что поют? — спросил Таргитай напряженно.

Рудольф прислушался, отмахнулся:

— О великом и славном… победном пути… Вперед и выше… Нам в мире нет преград ни в море, ни на суше… броня крепка и кони наши быстры… Шелуха!

Таргитай прошептал:

— Я так не смогу.

Мрак похлопал по спине:

— Не горбись. Пой громче! Если увидят, что не певец, сдерут шкуру и повесят на крюк за ребро…Не шкуру — тебя. А шкуру на барабан натянут. Чтоб, значит, с музыкой не расставался.

— Откуда ты знаешь?

— Олег в старых книгах читал. А певцу-неудачнику просто срубят голову. Без шуточек.

Таргитай, который млел от занозы в пальце, побледнел и прислонился к стене. После долгого ожидания донесся рев, лязг железа. Двери распахнулись, вместе с запахами огня и железа ввалились бодричи.

На их плечах топорщились расшитые халаты, с тощих шей свисали золотые цепи. Певцы растерянно оглядывались, еще не веря удаче. Их тормошили, жадно расспрашивали. Толстяк пропустил в дверь темнокожих полуобнаженных людей, среди них была девушка в набедренной повязке. Грудь у нее была высокая, не по росту крупная, с острыми алыми сосками.

Затем из большого зала снова донесся шум, вопли. Темнокожие вернулись в халатах и с золотыми цепями, но девушки с ними не было. Толстяк отправил к пирующим круглолицего парня с огненно-рыжей шевелюрой, велел изготовиться танцорам.

Когда в зале прогремел раздраженный рев, Таргитай понял, что рыжий не угодил. Толстяк отправил танцоров, не дожидаясь возвращения певца. Тот так и не вернулся.

В главный зал уходили по одному, по двое, группами. Возвращались в нарядных халатах либо не возвращались вовсе. Каган не знал середины.

— Простой мужик, — заметил Мрак с непонятной интонацией. — Либо — либо. Совсем как я.

День клонился к вечеру. Таргитай издергался, потерял голос и сипел, как осенний ветер в забитой сажей трубе. Мрак хмурился, но вдруг толстяк неожиданно объявил:

— На сегодня восхваление кагана — вождя всех народов окончено! Оставшимся быть завтра с утра.

Таргитай выдохнул с таким облегчением, что едва не сдул Олега. Мрак спрыгнул, он был темным, как гроза.

— Завтра будут злее. Наслушались, приелись… На похмелье головы затрещат, озвереют вовсе…

На другой день из десяти певцов вернулись только двое. Толстяк уже не вызывал: добровольцев не было — указывал сам. За стеной стоял сплошной пьяный рев, звенело железо. Мрак и Рудольф не слезали со столов, лица обоих были угрюмыми. Рудольф шевелил губами, загибал пальцы.

Когда в зале осталось меньше трети, толстяк внезапно ткнул пальцем в Таргитая.

— Уже? — прошептал Таргитай. — Я не совсем готов…

Вокруг него мгновенно стало пусто. Певцы отодвигались, будто от высокого дерева, стоять рядом с которым опасно во время грозы, а гроза, судя по пьяным крикам и звону железа, нешуточная!

Мрак спрыгнул со стола, крикнул Олегу:

— Бери, а то сомлеет. Споем и спляшем вместе.

В диковатых глазах блеснули красные искры. Толстяк с испугом смерил взглядом их могучие фигуры, отступил. Мрак шагнул через порог, с силой сжал Таргитаю плечо. С другой стороны, как в капкане, локоть Тарха зажал Олег.

Зал был огромен, во главе самого длинного стола сидел низкий, но широкий в плечах киммер с бритой головой — Таргитай не сразу узнал кагана. Голова повелителя была как пивной котел, между глаз поместился бы кулак Мрака. Халат на груди разъехался, обнажая иссиня-черную шерсть, густую, как у лесного зверя. Волосы у кагана росли от самого горла, голова отливала синевой, но щеки и подбородок были стыдно голыми, как у женщины.

Слева от кагана стояло пустое кресло чуть поменьше и ниже, на нем лежал старый халат и остроконечный колпак с хвостатыми звездами. Справа от кагана сидел, выпрямившись и не шевеля шеей, будто проглотил кол, могучего сложения витязь в бронзе и толстой коже. На бритой голове вздулись капли пота размером с горошины, на красном распаренном лице блестели мокрые дорожки.

Остальные киммеры, даже одетые как петухи, сидели на простых деревянных скамьях. Столы перед ними прогибались и трещали. Амфоры с вином, жареная птица, дичь, жирные куски мяса теснились, падали со стола. Киммеры пили из деревянных и глиняных кружек, жадно ели мясо диких кабанов, оленей, зайцев, медвежатину, ели гусей, дроф, утятину, перепелов… Ни листка зелени! Киммеры орали песни, счастливо обнимались, расплескивали вино — явно награбленное. Дальние концы столов тонули в дыме и чаде, пролом в стене с огромным Котлом проступали смутно, иной раз вовсе исчезали за клубами пара, в сизом дыме.

Таргитай поскользнулся на объедках, за столом засмеялись те, кто еще мог что-то замечать кроме чаши вина. Ноги Таргитая скользили по ковру, густо покрытому навозом, грязью. Под столом лежали осоловелые псы — даже не скалили зубы на чужака.

Под ноги швырнули обглоданную кость. Таргитай тут же споткнулся, за столом взвыли в восторге, и в невров полетели кости, объедки, швырнули даже пустую амфору.