Юрий Никитин - Стоунхендж

Томас видел, как спешили до прихода дождей выдергать и обрезать репчатый лук и чеснок. А в дожди можно будет дергать репу, капуста же может простоять до самых заморозков. Томас вспомнил, с каким наслаждением грыз капустные кочерыжки, зажмурился, во рту появилась сладкая слюна.

К какой деревушке ни подходили, слышали стук молотильных цепов, пахло дымом овинных теплинок. Стога огораживали, а скот пускали пастись уже и на поля. Пастухи, как понял Томас, свое отработали, понадобятся только весной, не раньше. На полях уже всяк за своим скотом присмотрит.

Кое-где пахали зябь. Женщины поднимали лен, ставили торчком, пусть сохнет, потом свяжут в большие тюки, уберут под крышу.

С первым морозом, как помнил Томас по своему хозяйству, и здесь, чтобы сохранить сено, будут резать лишних овец, коз, телят, баранов. Останется до весны только то, что отобрано на завод, на племя. Молодым петухам рубят головы, те бегают по дворам, разбрызгивая кровь...

Замков и городищ избегали, двигались большей частью лесными тропинками, пробирались по опушкам леса. За едой заходили только в маленькие веси, да и то большей частью питались сбитыми с веток птицами, зайцами. Калика дважды подстреливал молоденьких кабанчиков, умело пек на раскаленных камнях, сдабривал лесными грушами и яблоками, поливал соком малины и других лесных ягод. Получалось так вкусно, что Томас уже и не знал, чему святой отшельник учился в пещерах усерднее: поклонялся дьяволу или пробовал поочередно рецепты древних язычников, что славились отвратительными оргиями чревоугодия.

Они шли по широкой лесной дороге, залитой ярким солнечным светом, когда сверху с деревьев прыгнули дюжие, как медведи люди. Томаса и калику мгновенно вжали лицами в нагретую солнцем землю, заломили руки за спину. Томас орал и ругался, но ему позволили встать уже со связанными за спиной руками.

Двое подобрали мешки пленников, остальные стояли наготове с оружием. То ли это были не разбойники, то ли у разбойников был лютый вожак, который требовал дисциплины.

Подошел рослый немолодой воин — калика определил в нем воеводу, — сорвал с рыцаря шлем. Мгновение смотрел в лицо Томаса такими же синими злыми глазами.

— Мы не жалуем бродяг... Впрочем, на княжей каменоломне еще есть места.

Томас едва удержался от бессильных проклятий. Рядом послышался гнусный смешок человека, у которого было очень странное чувство смешного.

Их увезли, перебросив, как мешки с тряпьем, через крупы коней. По поведению и разговорам Томас понял, что замок не близко, а люди хозяина забрались далековато. Возможно, залезают даже в чужие владения. Хорошо бы, если бы местный владетель не щелкал хлебалом, как очень сложно выражается калика, а снарядил погоню, отбил бы пленников...

Он вздохнул. От тряски мысли путаются, иначе не стал бы мечтать, как слабая женщина, что кто-то придет и спасет. Настоящий англ верит только в свои силы. Ну и в Христа, конечно. Точнее, в Пресвятую Деву. Если сам себе не поможешь, то кто еще?

Когда выехали из леса, открылась широкая долина, а в ней на высокой скале высился мощный замок из белого камня. Единственная дорога шла над краем пропасти, извиваясь в опасной близости от высоких стен. Оттуда могли сбивать всадников не только стрелами, но даже камнями и бревнами.

Воевода поравнялся с пленниками. Конь под ним был крепкий, жилистый, с горячими живыми глазами. Он нервно перебирал ногами, просился в галоп.

— Взгляни, — предложил воевода, в голосе была гордость. — Соколиное гнездо!..

— Только живут в нем вороны, — прохрипел Томас.

Воевода с силой, но без злобы ударил его по лицу. Томас сплюнул кровь с рассеченной губы на роскошный сапог врага.

— Здесь живет сокол, — повторил воевода громче. — Со своими соколятами. Это наш князь — пан Кичинский. Но ты увидел этот замок первый раз и... последний. Из темницы, что глубоко под замком, не видно даже решетки на двери.

Томас снова сплюнул соленое, молчал. Тоска, что не покидала с той минуты, как попали к плен к Ночной Вороне, что тоже именовала себя Соколом, начала разъедать уже не только душу, но и кости. Даже показалось, что пришло заслуженное наказание. Он, вспылив из-за пустяка, оставил Шахраю доверившуюся ему женщину. Это великий грех — предавать доверившихся тебе, небо должно покарать нечестивца. Вот оно и карает, нечего роптать, надо наказание принимать как заслуженное...

«Даже смиренно, как сказал бы калика,»— напомнил Томас себе с сердитой издевкой. — «Этого калику не поймешь. О смирении да умалении почище их войскового капеллана может поговорить, а сам то человека по стене размажет, то жрет, как лесной кабан, то с налитыми кровью глазами всех девственниц племени под себя гребет, никогда не прощу ему того заезда на Змее к половцам...»

Он слышал, как копыта застучали по камню, заскрипел подъемный мост, послышались голоса.

Их сбросили с коней на каменные плиты. Томас больно ударился плечом, зло скрипнул зубами. Все герои, когда стоят над человеком, у которого руки

скручены за спиной.

Они с каликой оказались в центре широкого круга. Их окружали вооруженные люди, ухмылялись. С десяток копий были направлены остриями в их сторону. За спинами людей высилась стена замка. Узкие окна были надежно забраны железными решетками, глыбы выглядели как выкованные тяжелым молотом. От стен веяло мощью, уверенностью и подозрительностью ко всякому входящему.

Со ступенек легко сбежал рослый человек с нервным лицом и тонко сжатыми губами. Он был одет в коричневый кафтан, коричневые портки, а коричневый цвет, как помнил Томас, во всей Европе считался признаком честности, добропорядочности, здоровья и здравомыслия. Его предпочитали умудренные жизнью рыцари, удалившиеся от битв, каким был его дядя Эдвин, почтенные отцы семейств, уважаемые отцы города...

— Пан Кичинский!.. Пан Кичинский!

Перед человеком в коричневом быстро расступились. В глаза смотрели восхищенно и преданно. Томас понял, что это и есть князь, хозяин замка и окрестных владений. И к тому же это человек, которому служат не из страха или подачек с хозяйского стола, а всей душой и телом.

Надежда затрепетала у Томаса в сердце, а человек встал перед ним, пытливо взглянул в глаза. Глаза у пана Кичинского были острые, как наконечники стрел, и блеск был тот же, что на закаленной стали.

Мгновение смотрел в лицо рыцаря, глаза словно смотрели прямо в душу, он все, казалось бы, разом понял, охватил, почувствовал, а когда разомкнул губы, голос был полон удовлетворения:

— Давно жидов не тряс...

Томас шатнулся, будто его лягнул подкованный слон.

— Но мы вовсе не иудеи!

— Все вы так говорите, — сообщил пан Кичинский. — В темницу их! Нет, сперва к мяснику. Пусть потешится, а мы их послушаем.