Юрий Никитин - Стоунхендж

— Мир грязен и жесток, — сказал вуйко горячо.

— Мир... Ладно, не стоит о том, каков мир. Уйдя из мира, вы придумали себе оправдание. А ведь вы не нуждаетесь в оправдании! Вы герои, которые всю жизнь, а она была не короткой, дрались за Правду. А теперь вы отдыхаете...

Голос вуйко прогремел, как гром:

— Мы не отдыхаем! Мы живем праведно, живем по-настоящему!.. А весь остальной мир, погрязший в грехе и разврате, утонувший в крови, должен быть уничтожен богами!.. Только мы, единственные избранные, выйдем на очищенную землю, и воцарятся вечный мир и счастье!

В зале нарастал радостный гул. Глаза сверкали фанатичным огнем. Старцы вздымали костлявые руки, потрясали кулаками.

Олег вздохнул, повернулся к двери.

— Ну, мы пошли?

Вуйко вперил в него глаза, что налились кровью.

— Куда?

— Очищать землю от мерзостей.

— Вы... ничтожные... ставите себя наравне с богами?

Олег печально развел руками.

— Боги поручили эту землю нам, людям. Можно всю жизнь надеяться, что явятся боги и уберут за нами горы навоза, грязи и мусора, но если будем этого ждать всерьез, то нам и нашим внукам придется жить в этом навозе. И в конце концов либо жрать его, либо захлебнуться в нем.

Вуйко молчал долго. Тишина была мертвой, даже запахи свежей древесины исчезли. Дед Панас подавал калике какие-то знаки. Наконец вуйко поднял голову.

— Ждите в своей комнате. К утру мы решим вашу... участь.

Томас вздрогнул, когда сильная рука выдернула его из сна.

— Что?.. Яра нашлась?

— Какая, к дьяволу Яра, — сказал грубый голос с досадой. — Вставай, разлежался!

Томас сел, протер кулаками глаза. От бревен струился все тот же свет, здесь день не отличить от ночи, но спать хотелось немилосердно. Калика, одетый и с посохом в руках, смотрел на него сердито и требовательно.

— Куда в тебя столько сна влезает?

— Не больше трех часов за двое суток! — поклялся Томас с чувством.

— Ого, это ж можно лопнуть.

Томас быстро оделся, влез в железо, а калика затянул ремни сзади на его доспехе. Томас нахлобучил шлем, быстрым взглядом отыскал перевязь. Меч стоял в углу, ножны тускло поблескивали. Рукоять горела, просилась в ладонь.

Калика был хмур, лицо побледнело и вытянулось. Он выглядел так, будто не ложился вовсе.

— А нас выпустят? — спросил Томас осторожно.

— Да.

— Ты... уверен?

— Надеюсь.

— Сэр калика, но вчера они говорили, что...

— Мы за ночь о многом переговорили, — оборвал калика. — О смысле жизни, великих ценностях, высоком и вечном, словом, о разном, о чем редко говорят в обыденной жизни. А сейчас мы просто уходим в мирской мир.

— Может быть, надо попрощаться, как-то поблагодарить?

— Не надо, — остановил калика. — Не надо. Я уже попрощался.

В его словах была недоговоренность. Томас насторожился. Похоже, разговор о высоком не был легким. И отпустили без охоты, если никто не вышел проводить. Ведь не каждый день из их благостного мира человек уходит наверх, к солнцу, в мир крови и смерти!

Они вышли в сени, а затем калика просто открыл дверь и шагнул. Впереди было песчаное дно, торчали редкие водяные травинки. Серебристые рыбки метнулись в разные стороны. Томас поспешно набрал в грудь воздуха, ступил следом. Холодная вода обожгла, ноги оторвались от земли. Он ощутил, что медленно взлетает, парит над песчаным дном, где в состоянии рассмотреть мелкую гальку, зарывшихся пескарей, заблудившегося рака...

Затем рука схватила его за голову, потащила. Грудь начала судорожно дергаться, спертый воздух душил изнутри. Томас запоздало понял, что в доспехах не поплаваешь, но калика помнит, тащит, как акула, к поверхности, хотя какие тут акулы, тут и щук, наверное, нет...

Голова Томаса выскочила наверх, он судорожно хватил свежего воздуха, снова скрылся под водой. Руки калики тащили, подталкивали, наконец Томас ощутил под ногами дно. Встал, воды оказалось по плечи.

Калика с шумом вынырнул рядом.

— Ну и конь!.. Что в тебе такое тяжелое, Томас? Ты перегрузился ужином и с тех пор никуда не ходил?

— Рука у меня тяжелая, — предупредил Томас мрачно. Вода текла из доспехов тонкими струйками, он был похож на фонтан в саду венецианского дожа. — А где... погоня?

— Из Китежа погони не будет.

— А те, что землю трясли?

— Сплюнь, — посоветовал калика тревожно. — Могли решить, что мы утонули... но тогда искали бы трупы, их хозяевам нужны доказательства, а еще пуще чаша, или же вернулись за подмогой.

Томас оглянулся на середину озера.

— Думаешь, потревожат старцев? Неловко, мы на них беду накликали.

— Не думаю. Град Китеж сами боги не возьмут, не по зубам. Только сами китежане могут выйти, по своей воле.

К берегу брели долго, одолевая сопротивление воды. Промокший Томас начал стучать зубами. Кристально чистая вода была к тому же ледяная. Осенью, да еще поутру, в любом озере вода любого сведет корчами, а тут еще бьющие ключи!

— Надо было остаться... — прошептал он синими губами.

— Надолго?

— А что, — огрызнулся Томас, — думаешь, не усидел бы?

— Да нет, они сами не усидят вечно. Однажды целое племя невров ушло в глубокие леса, чтобы там жить вдали от людских свар, войн...

— Ну-ну!

Олег вздохнул.

— Тысячи лет так жили, но когда разгорелась самая страшная битва со Злом, они вышли. Они знали, что погибнут, но все же вышли.

Томас оглянулся на ровную гладь озера. Носились стрекозы с радужными крылышками, жуки-плавунцы стремительно скользили по гладкой пленке воды, красиво огибали торчащие кувшинки, распластанные листья, толстые и мясистые.

На лице Томаса было сомнение. Вряд ли такие благостные старцы выйдут. Разве что их дети, ведь там видел мужиков и помоложе. Они не стареют, иначе без войн и болезней друг

на друге бы сидели. А дети не растут, сотни лет в детских рубашках...

Он содрогнулся.

— И долго бы мы ждали?

Олег наморщил лоб, подвигал губами, почесал в затылке.

— Не думаю. Люди есть люди. Долго не усидят. Даже на самом лучшем месте.

— Ну-ну?

— Так все одно вылезут на солнышко через тыщу-другую годков. А то и на год-два раньше.

Томас буркнул:

— Благодарю покорно. Моя Крижана успеет состариться, а женщины этого боятся больше всего. К тому же мне осталось всего недельку, чтобы успеть до ее замужества.

Он поспешил вверх по берегу. Мешок успокаивающе колотил по спине.

С редких полей, которые они встречали в пути, спешили до холодов убрать все, вплоть до соломы. Начнутся дожди, будет сосать под ложечкой, что то не успел, то не сделал, то пропало... Кто убрал, потянулся в лес по рыжики да ягоды. Если первую землянику по обычаю — детям, то за брусникой и клюквой выезжают на лошадях, возвращаются с десятками доверху загруженных плетеных корзин. Малину и смородину собирали еще летом, попутно со жнивьем