Юрий Никитин - Семеро Тайных

— Семизал, ты просто гадок сам...

Хохот звучал могуче, в нем чувствовалась власть, мощь мужчины над женщиной, а значит — и над всем миром:

— Это зависит от того, где находишься... ха-ха!.. Если там, внизу...

Тело Олега пронзила судорога. Он закричал, боль страшная, суставы выворачивало, он чувствовал треск связок, острые ножи вонзились в тело со всех сторон. В животе разгорелся огонь, словно туда насыпали горящих углей, что сжигают внутренности...

Крик был страшен, в нем не осталось ничего человеческого, горло сжимало, он выталкивал ком и не мог протолкнуть, в глазах потемнело от удушья.

Не понимая, что делает, он барахтался, скрылся с головой, вынырнул, снова погрузился, а когда голова его показалась в третий раз, последний, как чувствовал он, пальцы зацепились за твердое, гладкое, покрытое слизью.

Потом его грудь проползла по этому покрытому мхом камню, и он смутно понял, что как-то вытащил себя из пруда, и сейчас лежит на самой кромке, жадно хватая широко раскрытым ртом воздух.

Над ним колыхались две тени, затем мужской хохот начал удаляться. Боль внутри начала утихать, зато все тело встряхнула дрожь. Он снова ощутил, насколько промерз в этом чертовом пруду, насколько все в нем задубело, насколько он жалок и близок к незавидной смерти.

Долгую звенящую тишину наконец разорвали торопливые шаги. Донесся стонущий голос:

— Что ты натворил, что натворил!

Олег с трудом повернул голову. К нему подбежал сгорбленный седой человек, не сразу узнал Сосику, в глазах все еще плыло, дергалось, время от времени застилало, как в снежную бурю.

— Я... я...

Горло не слушалось, а Сосику вскрикнул с горечью:

— Ты все испортил!

— Но я...

— Испортил, — повторил Сосику печально. — Это было последнее испытание... Ты выдержал одиннадцать, но на последнем, двенадцатом... Ты достаточно силен, чтобы почти всегда держать себя в руках, словно ты не могучий полнокровный юноша, а умудренный жизнью старец, но все же то, что так глубоко в тебе сидит, иногда будет прорываться на волю. И тогда...

Он умолк, но по его глазам Олег понял, что тогда добра не жди. Ни окружающим, ни ему самому.

— Ладно, — прошептал он, тело еще сотрясали судороги, зубы жалко лязгали, а руки дергались, как у больного падучей. — Как получилось, так получилось... Только пусть тот Семизал мне не попадается!

Сосику сказал печально:

— Он всего лишь выполнял мои пожелания.

Олег остро взглянул на престарелого мудреца, проглотил слова, что рвались из глотки, сказал только:

— Он выполнял слишком хорошо.

— Он хороший ученик...

— За что и прибью, — сказал Олег, — как только встречу!

Он с трудом распрямил спину, в позвоночнике за-трещало. Он перекосился от боли во всем теле, но удержался в распрямленном облике, когда плечи широки, грудь выпукла, а по рукам видно, что умеют держать не только посох, чтобы отгонять собак.

Сосику сказал скорбно:

— Но что ты можешь? Ты не достиг ни глубин смирения, ни вершин мудрости!

Олег покачал головой, яростный огонь в зеленых глазах разгорался все ярче:

— У меня были два друга... Я вижу, что пока что они научили больше, чем все мудрецы белого света... Нельзя сидеть и ждать, когда поумнеешь. Нельзя всю жизнь поглощать мудрость, чтобы потом, когда овладеешь всеми знаниями, начинать приносить пользу... ибо познание бесконечно. Надо когда-то остановиться, выйти из библиотек... пусть знания поглощают другие, а я начну возвращать полученное...

Когда он уходил, Сосику вдруг сказал негромко:

— Погоди.

Олег обернулся. Старик протягивал ему толстый свиток пожелтевших пергаментных листков. Тонкая красная ленточка перетягивала посредине, но Олег не заметил ни колдовской печати, ни признаков заклятия.

— Что это?

— Возьми, — произнес Сосику грустно. — Это мои звездные карты. Многие бы отдали половину своего умения... а то и все, только бы заглянуть в них хоть одним глазом. По этим картам ты можешь видеть будущее любого человека.

Олег покачал головой:

— Я не могу принять этот дар.

— У меня нет учеников, — сказал Сосику грустно. — Почему, не знаю. Мои знания могут умереть со мной. А я хочу, чтобы эти карты знало все человечество. Чтобы каждый человек мог посмотреть, прочесть, найти свою звезду в темном небе и определить свое место на земле. Я тоже, как и ты, хочу людям счастья.

Ветер легонько шевелил его волосы, редкие и прозрачные. Он весь был прозрачен, он истаивал, как тонкая пластинка льда на жарком солнце.

Олег протянул руку:

— Я не знаю, как отблагодарить тебя... Но если надо, чтобы о твоих звездных картах узнали все люди на свете, я это обещаю!

Он вызвал вихрь, будь что будет, но все же рисковать сильно не стал, как только в ушах начинался предостерегающий звон, тут же бросал смерч на землю, отдыхал, жадно пил магические воды хоть из камня, земли или воздуха, а когда начинало выплескиваться из ушей, снова вызывал крутящийся ветер.

Прочесал горы, а когда, кроме трех десятков колдунов, что не могут пальцы сосчитать на одной руке, не увидел ничего стоящего, пошел над лесами и долами к югу.

Вихрь терзал, это не на Змее, зато быстро, а его сжигало злое нетерпение. Война все не начинается, колдуны грызут локти, он тоже пальцев не сочтет, а что ни пытается делать... лучше бы не делал вовсе.

Сквозь яростный вихрь под ногами видел проплывающие зеленые пятна. Города и селения попадались так редко, что порой сутками на тысячи и тысячи верст ни распаханного поля, ни табунов кочевников. И все-таки ухитряются натыкаться друг на друга! Набрасываются тут же, убивают, убивают, убивают...

Долго тянулась степь, он только один раз успел заметить небольшое стадо, всадников не больше десятка, потом снова мир перегородила горная цепь, снежные вершины поднимались высоко, рвали в клочья проплывающие облака, пришлось подняться еще выше.

С той стороны гор начинался лес, зеленые кроны сомкнулись так плотно, что он не видел полян на сотни верст вокруг. Вихрь нес все медленнее, Олег чувствовал, что выдыхается, тело похолодело, а в животе противно дрожали мелкие жилки.

Чувство опасности пришло, когда горы уже скрылись, усилилось, затем начало ослабевать. Олег заставил вихрь повернуть и снизиться, страх волнами ходил по телу, но сквозь стиснутые зубы твердил себе, что это всего лишь ощущение большой силы, а страх того же порядка, что и страх пса, который в грозу визжит и забивается под лавку...

Вихрь едва держал. Олег обливался потом, нигде ни полянки, наконец завис над одним раскидистым деревом, напрягся и вывалился из кокона, растопырив руки.

Его с треском понесло сквозь зелень, листья, царапало, наконец он ухватился за толстую ветвь. Та с треском переломилась, но уже не несся к земле как падающий с небес камень, ухватился за следующую, повис. Его раскачивало, как подвешенную к дереву шкуру лося, зацепился ногами, перевел дыхание.