Юрий Никитин - Гиперборей

— В набегах больше риска, — буркнул Гостомысл.

— Иные торговые сделки куда рискованнее, — возразил Олег. — Мир разный, не пытайся причесать одной гребенкой! Лисья шкура не всегда спасает, иной раз нужнее волчья.

Гостомысл сел, обеими руками схватил кубок. Пальцы дрожали, он с силой вжимал их в серебряные бока, стенки начали прогибаться.

— Он тать, — сказал посадник сдавленным голосом.

— А ты кем был в молодости? Ушкуйник — это больше тать, чем купец. Гостомысл, беда в другом. Рюрику начхать на нас с высокого дерева. Он со своей ватагой ушел на север. К нему присоединились изгои, отчаюги, сорвиголовы. Он был походным князем, а теперь стал родовым. Да-да! Они заняли большой остров в Северном море, которое там зовут Морем руссов, отобрали у местных жителей непорочных дев... Нет-нет, не кипятись, все по чести! Взяли в жены. Как и Рюрик твою дочь Умилу. Местные сперва рычали, но затем увидели, что их дочкам утеснения нет, а рюриковы головорезы одарили родителей серебром-золотом — в походах награбили немало.

Гостомысл слушал с мрачным видом. Голос Олега слабел, наконец упал до шепота:

— Рюрик доволен, Умила довольна, его войско русичей — теперь уже племя, народ — тоже счастлив. Рюрик намерен основать новое царство, стать отцом-прародителем нового народа на своем острове.

— Мечта всех разбойников высокого полета, — буркнул Гостомысл.

— У некоторых — сбывается. Так что у Рюрика нет причин покидать остров! Чтобы его сдвинуть с места, надо призвать от имени Новгорода. С обещанными правами, денежной выплатой ему и войску. С клятвами на огне, мече, оберегах... Гостомысл, только ты можешь это сделать!

Посадник вскочил, едва не опрокинув стол. Смятый кубок загремел по полу. Олег успел подхватить, поставил на место. Гостомысл несколько мгновений испепелял его взглядом, потом сел и сказал мертвым, как камень, голосом:

— Нет.

— Рюрик сам не хочет, — сказал Олег несчастным голосом. — Там он князь, его чтут. Никому доказывать не надо, торговаться с вами, проходимцами, не приходится. Пойми, он не нуждается в Новгороде. Это Новгород нуждается в нем!

Гостомысл сжал кулаки — сухие, с белыми острыми костяшками, но огромные, крепкие. Голос его был таким же мертвенно ровным:

— Новгород ни в ком не нуждается. Тем более проходимец не нужен мне. Оставалась моя любимица, мое утешение в старости. Теперь ее со мной нет... Этот ответ — окончательный.

Он медленно поднялся, его глаза были непроницаемы и враждебны. Олег вздохнул, встал. Их глаза встретились. Посадник смотрел не мигая, веки набрякли, вздулись желтыми прожилками.

— Я зайду завтра, — сказал Олег. — Подумай еще, Гостомысл. Оставь личные обиды. Подумай об отечестве! Оно в опасности.

— Завтра отвечу то же самое, — отрезал Гостомысл.

— Не зарекайся, — предостерег Олег. — Боги этого не любят! Спи чутко. Сегодня ночью снятся вещие сны.

Он вышел, уклонился от столкновения со стражем, что нарывался на драку. Вверх по ступенькам поднимался русоволосый парень, у него был румянец во всю щеку и дерзкие глаза. Едва разминулись, а на втором поверхе Олег прошел под прицелом враждебных взглядов немецких купцов. Они ели, пили, кто-то швырнул ему вслед обглоданную кость.

На первом поверхе в палатах толпился народ, чего-то ждали, переговаривались тихими голосами. Гульча протиснулась навстречу, ее маленькие кулачки работали как веретена, расталкивая встречных.

Лицо ее было красным от гнева:

— Куда ты делся?

— Ты уже? — удивился Олег. — Я думал, ты еще там, за деревьями. Смотри, как быстро обернулась. Случилось что?.. Ладно-ладно, не объясняй перед едой подробности. Есть хочется.

Он крепко взял ее за плечо, вывел из терема. Гульча кипела от возмущения. Олег отвязал ей коня и помог вскочить в седло, подставив колено, чего она вовсе не заметила, приняв как должное. Тучи висели низко, солнце светило в щели между рваными тучами, но лучи оставались холодными.

Они вихрем пронеслись по улице, пугая прохожих. Олег круто свернул в широкий проулок, и они влетели в раскрытые ворота. Огромный двор был заставлен телегами и подводами, половина из них была чужеземной работы. Несколько оседланных коней стояли у коновязи, остальные жевали сено под навесом конюшни. Олег бросил монетку мальчишке, тот увел коней, а Гульча по своему обыкновению пошла следом, проследила, чтобы налили чистой воды, а овса насыпали полную мерку. Удовлетворенная, милостиво приблизилась к пещернику, тот терпеливо ждал на крылечке корчмы.

Они отнесли вещи в отведенную комнату, спустились в нижние палаты, где трапезовали постояльцы. Олег подозвал отрока:

— Малый ковшик квасу... Нет, большой. Это для меня! А для женщины... Что есть готового? Она не может ждать. Давай щи, кашу с мясом, губы в сметане, гуся с яблоками. Захлопни рот, она все съест. Ворона тоже маленькая, зато рот здоровый!

От Гульчи шел пар, она исходила гневом. Олег сказал мирно:

— Не сердись, печенку испортишь. Я малость перекусил у посадника. Неудобно было отказываться. Старик мог обидеться.

— Малость? — переспросила она ядовито. — За дружеской беседой нечаянно съел жареного быка, пару кабанов да дюжину лебедей? Для пещерника это малость, верю. Окажи честь, покушай со мной, хоть я и не посадник!

— Зато в твоем роду семьдесят царей, — утешил он. — Ничего, ешь, не стесняйся. Тут такой шум, что никто твоего чавканья не услышит.

Отрок поставил перед Гульчей глубокую миску с парующими щами, оглядел черноволосую девушку уважительно, исчез. Гульча сглотнула слюну, еще раз сердито сверкнула очами, но рука ее в нетерпении нащупывала ложку.

Олег молча отхлебнул квас. В палатах шумно: в одном углу удалые молодцы затягивают песню, в другом стучат ковшами, требуя пива, мяса и женщин. Здесь торопливо договаривались о торговле — любой, добравшись до Новгорода, старается сразу взять быка за рога. За отдельным столом хмуро веселятся полочане — в кольчугах, булатных наколенниках, на поясах пристегнуты широкие мечи, неподалеку сидят сурожане, их заклятые враги, в звериных шкурах, насупленные, лица в шрамах, которые наносит волхв в день совершеннолетия, руки до плеч обнажены, мускулы охватывают широкие железные браслеты. Еще дальше пьют и осторожно приглядываются к обществу бритоголовые свеи — настороженные, не привыкшие к разгулу, обычному для детей Славена. За дальним столом шустро работают расписными ложками двое таких черных, словно в саже вывозились — только глаза да зубы сверкают, как молнии в ночи. Старики, глядя на них, плюют украдкой через левое плечо, говорят: «Чур меня!», но потихоньку, дабы не обидеть хорошего человека, ежели то люди, а не порождение подземного мира, где, говорят, темно завсегда...