Юрий Никитин - Гиперборей

На Славенской стороне было три конца и три посадника, а от оружейников, кузнечного ряда, скорняков, кожевников обещались выставить надежных выборных, что не отступятся на бурном общем вече. С южного конца обещались прислать двоих выборщиков Рюрика, даже с восточного — исламского от края до края — один из шести должен был подать голос за призвание рюгенского князя с его дружиной. Олег насчитал, что за Рюрика будет около трети голосов, другие же распределятся между князем от киевского владыки Самовита, хазарского кагана, исламских шейхов и немецкого короля. За них тянуло чуть двух третей новгородцев, так что если настрой вольных новгородцев не переменится, за Рюрика будет небольшой перевес. Крохотный, но все же...

Олег последние две ночи провел без сна, встревал в любую уличную драку, молил судьбу, чтобы не сорвалось в последний момент, не переменилось, чтобы расстановка сил сохранилась до общего веча.

В первый же день после пира у Гостомысла его остановил посреди улицы один русич, оглядел оценивающе:

— Полгривны заработать хочешь?

Олег сделал лицо как можно более простецкое, ответил с северным говорком:

— Хто ж откажется!

— Будешь шататься по городу, — сказал русич строго, — как сейчас шатаешься, бездельник! Только ори громче: «Волим Рюрика с дружиной!» Понял?.. А будут спорить... У тебя кулаки для чего отросли?

Олег заулыбался во весь рот:

— Давно чешутся!

Русич вытащил из калитки тоненький прутик серебра:

— На! Это вперед за работу. А кормиться приходи во двор русича Тараса.

— Премного благодарен, — ответил Олег радостным голосом. — Уж я возьмусь! Полгривны — это ж какие деньги!

Теперь, оставив Гульчу на постоялом дворе, он шатался с десятком добрых молодцев — они тоже тянули за признание Рюрика. На улице небезопасно, но на постоялом дворе скорее могут пырнуть ножом, а здесь все-таки вокруг свои. Дрались вместе, сроднились. Ожерелье из оберегов он оставил на постоялом дворе, и теперь никто не признавал в нем волхва, а в глаза — мудрые и печальные — кто заглядывает в кулачном бою?

В последнюю ночь перед всегородским вечем Гульча не спала, с отвращением наблюдала из окна кровавые драки, слушала крики, вопли, призывы. Пещерника не было, он показал свой звериный нрав, ввязавшись в уличные драки, приходил поздно, сразу падал на постель и засыпал.

В этот раз Гульча решила дождаться, однако ночь тянулась и тянулась, на востоке начало светлеть, а на улицах все так же мелькали факелы, пахло дымом, слышались яростные вопли. Наконец-то она легла, укрывшись с головой, чтобы не слышать звериного буйства, и почти сразу же за дверью послышалось шарканье, кто-то тщательно вытирал подошвы. Она насторожилась, бесшумно нащупала свой кинжал. Дверь отворилась, Олег вошел, тихонько ступая, направился к постели.

Гульча потянула носом, сказала удивленно:

— На этот раз что-то новое... От тебя пахнет подземельем.

Он тихо засмеялся, в темноте она не видела его лица.

— Подвалы для заточения здесь именуются срубами. Ты чего не спишь?

— Как бы я заснула, беспокоясь за тебя?

— Вопросом на вопрос, — пробормотал он.

Ложе заскрипело под его могучим телом. Она опустилась рядом. От него в самом деле несло очень глубоким подземельем — она привыкла различать разные благовония в доме отца, — но еще крепким мужским потом. Гульча смочила чистую тряпицу, вытерла его грудь, перевернула на спину, принялась мять мышцы, в который раз удивляясь, что у пещерника такие массивные плечи.

Утром, в день общего веча, на мосту через Волхов дорогу загородила толпа сторонников Самовита. Сшиблись, потеснили, но те быстро озверели, поперли дуром — впятеро; перила моста затрещали, народ гроздьями падал в реку, продолжая в воздухе хватать за горло, вцепляться в волосы, бить ногами.

Олег держался в переднем ряду, валил кулаками замертво, но далеко не зарывался, дабы сбоку не пырнули ножом. Справа азартно гатил могучими кулачищами рыжеголовый парень с озорными глазами. Кликали его Васькой, а прозвище было Буслаев — явно из киевлян, там полно Буслаевых, да и когда сами буслы летят к лесу, то закрывают широкими крыльями небо. Олег дрался расчетливее, несколько раз спасал голову Буслаева от жерди или кола, сбрасывал таких в реку.

Один ляпнулся в воду с диким воплем, забарахтался, крича:

— Спасите!.. Спасите!.. Я не умею плавать!

Васька Буслаев зло крикнул через обломки перил:

— Я тоже не умею, но не ору же?!

Другой наклонился, спросил:

— Ты за кого руку тянешь?

Утопающий изо всех сил бил руками по воде, захлебывался, кричал, глотая брызги:

— За... кого скажешь...

Доброхот разочарованно отвернулся:

— Как петушок на палочке: куда ветер подует... Нам такие не нужны. Поклон рыбам!

Прорвались по ту сторону Волхова, а там уже трещали лавки, народ ломал навесы, в грязь вываливались шелка, узорчатые платья. На вечевой башне неумолчно бил большой колокол — отчаянно, как на пожаре.

Внезапно Олег увидел через распахнутые ворота одного терема троих всадников — один из них был миниатюрный, с распущенными по плечам темными косами. Всадник чуть повернул голову, и Олег узнал Гульчу. Он сразу пригнулся, успев заметить, что Гульчу внимательно выслушивали оба всадника: костлявые, с хищными худыми лицами, хмурые, одетые словно для короткой, но злой сечи.

Олег быстро проскользнул мимо ворот, прячась за спинами соратников, а на перекрестке снова ввязался в драку. Выборные от малых веч на площадь пробиться не сумели — драка, давка, над головами взлетают колья, дубинки, жерди. С трудом пробивался к вечевой башне и высокий русич на прекрасном породистом коне — в доспехах, лицо в шрамах, на поясе висел огромный меч, но могучий воин за рукоять не хватался: вокруг свои, новгородцы, не варяги.

Олег кивнул Буслаеву, надо-де помочь, в четыре кулака пробились к русичу, того мотало в грозной толпе, грозило выкинуть из седла. Жадные руки хватали за сапоги, троих гридней русича стянули с коней на землю, молча и остервенело топтали, сладострастно хакая. Вдвоем с Буслаевым сумели отгородить от натиска лютой толпы, пропихнули к помосту. Русич смахнул кровь, заливающую глаз, сказал хрипло:

— Благодарствую!.. С меня еще гривна.

— Что? — не понял Олег. Засмеялся, узнав русича Тараса. — Неплохо, а?

Русич в ответ весело рассмеялся. К помосту пробрались еще трое выборных, стали у вечевых ступеней, с которых должно прозвучать решение новгородцев. Отборные молодцы, нанятые служить лишь порядку и никому больше, работали дубинками, расчищая вечевую площадь, теснили озверелый народ, не разбирая, кто из них смерд, кто боярин. Крепкий ратник чуть не огрел Олега, тот перехватил дубинку, крикнул бешено: