Юрий Никитин - Фарамунд

— Фарамунд...

— Да, — сказал он прерывистым шепотом. — Я здесь!.. Все для тебя... Теперь никто не посмеет в твою сторону и взглянуть недобро!.. Я сейчас же велю поставить здесь храм вашего бога, если хочешь!.. И жрецов, которых вешал, нагоню туда столько, что он развалится от тесноты!.. Все сделаю, только говори со мной... Или не говори, но только не гони!

Губы чуть дрогнули. Он страстно надеялся, что это улыбка.

Она внезапно затихла. Он замер в ужасе, на лбу выступил пот, сразу собрался в крупные капли. Присмотревшись, заметил, что грудь слегка приподнимается и опадает. Она снова впала в сон, но теперь хмурилась, по щеке пробежала судорога. Фарамунд услышал тихий стон, безнадежный и жалобный, как у попавшей в силки птички. Сам застонал в отчаянии и бессилии, слезы покатились градом.

Он всхлипывал, лицо мучительно кривилось, когда в дверном проеме возник темный силуэт. Клотильда сразу метнулась к Лютеции, ее глаза пытливо прошлись по бледному лицу госпожи.

— Просыпалась?

Фарамунд кивнул, плечи тряслись, рыдания перехватили горло, душили, вбивали слова обратно в глотку. Клотильда встала рядом с ним на колени. Он едва не оттолкнул ее, когда она осмелилась так же бережно, как и он, взять в широкие ладони ее тонкие пальчики.

— У нее жар, — сказала она после паузы. — Не знаю, не мне такое решать...

— Едем, — выдавил Фарамунд. — Если надо, я понесу ее на руках. Так бережно, что она даже не заметит.

— Подушек достаточно, — сказала Клотильда быстро. — Я буду с нею все время.

К Люнеусу двинулись через лес напрямик, не выбирая дороги. Фарамунд торопился, потому ехали от рассвета до заката, останавливаясь только для кратких отдыхов. Днем ориентировался по солнцу, а если ночь оказывалась без туч, то ехали даже ночью.

Деревья поднимались великанские. Нередко дорогу перегораживали такие стволы, что приходилось объезжать подолгу. Вперед были высланы легкие конники, что выбирали путь, но все равно часто приходилось выпрягать коней, переносить повозку на руках через валежины, по топким болотам.

Ночами стерегли коней от волчих стай, утром — от медведей, а днем то и дело останавливались, пропуская бесчисленные стада огромных, как горы, туров, зубров. Когда через лес двигались стаи диких свиней, треск разносился, как будто в огне горели и лопались целые деревья. Огромные вепри, хозяева леса, шли впереди стад, на ходу точили острые, как мечи, клыки о стволы деревьев, и от каждого прикосновения там оставались глубокие раны.

Те же легкие всадники постоянно били дичь, ночами от костров несло жареным мясом. Хлеб давно кончился, ели лесной хвощ и дикий лук, а также птичьи яйца, что собирали по кустам.

Мучительнее всего было натыкаться на огромные болота. Их замечали еще издали по низкорослым больным деревьям, поспешно искали проходы, а если не удавалось пробраться, долго и гадко пробирались в обход. Объезжали и овраги чудовищной глубины, которые вешние воды в состоянии размыть из крохотной ямки, а когда ехали по краю, видели, как потоки продолжают на глазах углублять эти страшные провалы-язвы на теле земли.

В тихих лесных озерах, сплошь покрытых мясистыми листьями кувшинок, вода была темная, загадочная. Иногда издали удавалось заметить, как целыми стадами купаются олени, лоси, а стада свиней устраивают на берегу лежбище, где вымазываются грязью от рыла до кончика хвоста.

За время путешествия трижды натыкались на деревни лесных людей. Те сразу же высыпали навстречу с огромными дубинами в руках, огромные и злые, в шкурах диких зверей, от которых сами почти не отличались, грязные и нечесаные. Фарамунд пробовал с ним разговаривать сам, просил указать дорогу, обещал деньги, но никто не понимал его языка. Разъярившись, он велел захватить несколько жителей, пытал страшно, но те умерли, так и не заговорив.

Вехульд сказал хмуро:

— Да дикие они! Дикие. Совсем.

— И языка не понимают? — огрызнулся Фарамунд.

За время перехода через лес он сам осунулся, глаза ввалились, покраснели, а голос теперь часто вздрагивал от подступающих слез.

— Откуда им понимать? Они ж из леса не выходили, других людей не зрели. У них свой язык. Они ж вообще не верили, что кроме них самих еще где-то есть люди!

— Откуда знаешь?

Вехульд отвел взгляд:

— Знаю.

— Откуда?

— Да так... Когда-то наткнулись на такую же деревню в глубине леса. Тоже не поняли... Даже стыдно потом стало. Все равно, что детей неразумных побили!

Прошло две недели, пока удалось выбраться в края, пусть не совсем обжитые, но даже лесные люди уже понимали их речь, указывали дорогу. За пару железных ножей Фарамунд нанял проводника, который вывел к лесному племени, что соприкасалось с его землями.

— Наконец-то! — воскликнул Фарамунд. — Вехульд, скачи в бург!.. Вези сюда ту колдунью, она знает толк в лечении. Собери всех лекарей, пусть готовят снадобья. В лучшей из комнат пусть самое мягкое ложе... поставьте возле окна, чтобы солнышко ее своим теплом...

Вехульд молча поклонился. Он старался не смотреть в подозрительно заблестевшие глаза рекса. И словно бы не заметил, как у того дрогнул голос. Ушел, через мгновение Фарамунд услышал удаляющийся стук копыт.

Лютеция металась в жару. Лицо ее из смертельно бледного стало восковым, нос заострился, а глаза ввалились. Только губы оставались алыми, с них иногда срывались бессвязные слова. Фарамунд измучился, он все время проводил возле нее, стоя на коленях.

— Приведите их жреца! — взмолился он однажды. — Я приму их веру... я приму любую веру, только бы боги не забирали!.. Я отдам душу хоть богу, хоть демонам, но только пусть она живет и радуется солнышку!..

К его плечу прижималось мягкое плечо верной Клотильды. Оба неотрывно смотрели на исхудавшее лицо Лютеции, у обоих по щекам катились слезы.

В деревнях уже знали от посланных вперед всадников, что их рекс отбил светлую Лютецию, выбегали навстречу, приносили свежий хлеб, сыр, молоко. Главы общин по своей доброй воле выделяли свежих коней, но за двое суток до бурга сильные парни уже выпрягли коней, подхватили легкую повозку на плечи и понесли быстрым мягким шагом.

Фарамунд, как слепой, шел следом. За ним неотрывно следовали крепкие, как быки, старшие братья Вехульда: Тронт и Агахильд, которых он вызвал из родной деревни. Рексу на глаза старались не попадаться, но сами за ним следили неотрывно — у обоих был строгий наказ от Громыхало: следить за хозяином, особенно за его руками. Чтобы он, обезумев, не сделал себе какого вреда, вдруг с Лютецией станет совсем худо.

В последней деревне, что попалась на пути, народ высыпал навстречу. Все с болью и жалостью смотрели, как парни бережно несут почти невесомую повозку, наперебой зазывали к себе отдохнуть, переночевать, совали в руки свежий хлеб, головки сыра, ломти еще горячего, истекающего пахучим соком мяса.