Юрий Никитин - Фарамунд

Аромат благовоний стал сильнее, он невольно ощутил свой пот, подумал, что надо бы хоть сполоснуться перед первой брачной ночью. За время пира вспотел сильнее, чем после долгой скачки... да черт с ним, это не заведено, а настоящий мужчина мыться не любит.

В узкое оконце пахнуло свежим воздухом, от светильника по стенам метнулись угольно-черные тени. По комнате все явственнее поплыли пряные ароматы. На этот раз, возле бочки с водой стоял на табурете широкий медный таз, рядом на маленьком стульчике лежали пучки трав.

Он горько ухмыльнулся. Его жесткую кожу, огрубевшую от зноя, ветра и морозов, не то, что пучок трав, не всякая конская скребница возьмет.

Зашлепали босые ступни. В полумраке через зал скользнула тонкая девичья фигура. Фарамунд отодвинулся, давая место. Женщина остановилась у самого ложа, ее тонкие руки замедленно сняли покрывало.

Фарамунд отшатнулся. Освещенная слабым огоньком светильника, на него с застывшей гримаской страха и вымученной улыбкой смотрела... Клотильда, служанка Лютеции, а ныне — Брунгильды.

— Не спеши меня убивать, — произнесла она жалобным голосом, — ты горяч и свиреп... но дай мне сказать!

Он смотрел во все глаза. В груди поднялась горячая волна гнева. Клотильда в ночной рубашке, готова ко сну, но широкий ворот запахивает, пряча грудь. В слабом свете лицо выглядит бледным, вместо глаз — темные пещеры, но он чувствовал, что глаза служанки смотрят... со страхом и сочувствием.

— Ладно, — выдохнул, стараясь взять себя в руки, хотя в черепе пронеслись, как сквозь багровый огонь, страшные картины мести. — Что это значит?

Она стояла прямо перед ним, не делая движения ни приблизиться, ни упасть на колени, страшась его гнева. В полумраке лицо белело как сыр, слегка расплывалось, но в темных пещерах глаз слабо блеснуло.

— Мой рекс, — произнесла она тихо. — Ты не должен гневаться... Твоя супруга послала меня вместо себя на брачное ложе! Так делается у франков, когда браки заключаются по причинам... ну, важным для племени, страны. Она остается тебе супругой верной во всех отношениях... Ни один мужчина не коснется ее тела, если тебя это волнует... как всякого мужчину. Ни один владетельный сеньор не сможет склонить ее симпатии на свою сторону, ибо отныне она верна супружеской клятве и договору, скрепленному как перед своим богом Христом, так и перед нашими богами...

Он слушал, грудь часто вздымалась, а ложе внезапно затрещало. Он непонимающе посмотрел на кусок дерева в кулаке. Из деревяшки выступил сок, ложе делали торопливо, из сырого дерева.

Клотильда вздрогнула, когда он отшвырнул выломанный обломок через всю комнату. Глаза его стали безумными. Она в страхе ждала, что он вот-вот бросится на нее, убьет, разорвет надвое,

Фарамунд судорожно вздохнул. Ярость била в череп с такой силой, что он слышал треск костей.

— Я все понял, — сказал он. — Я все понял.

Она помолчала, спросила робко:

— Значит... мне можно послужить тебе?

Он ответил резко:

— Нет!

Она сказала тихо:

— Но мужчины... они не могут...

— Могут, — ответил он горько. — Мужчины могут все. Уходи.

Она отступила, ее пальцы все еще сжимали ворот возле горла. Голос прозвучал совсем тихо:

— Тебе было бы легче, рекс...

— Уходи, — повторил он.

Она отступила еще, сказала совсем тихо, словно прошелестел ветерок:

— Мужскую постель должна согревать женщина...

— Я не меняю любовь на просто женщин, — донеслось до нее горькое. — Уходи, или я убью тебя!

Она отступила в полумрак, он повалился навзничь. Глаза бездумно уставились в потолок. В душе кипела ядовитая горечь, словно грудь наполнили кислотой. В череп мощными волнами стучала ярость, а мышцы по всему телу вздувались горячими волнами гнева, требовали немедленно ломать, убивать, крушить, жечь в огне...

Расплавленная волна железа поднялась к голове. В глазах стало мутно, а по щекам побежали горячие струйки. Он плакал молча, потом всхлипывания стали сотрясать все тело. Он разрыдался, повернулся вниз лицом, вцепился обеими руками в подушку.

— Лютеция... — шептали его губы сквозь рыдания. — Лютеция... Почему?.. ну почему?

Слезы катились горячие, жгучие. Он глотал те, что попадали на губы, остальные промочили подушку насквозь, он стискивал ее, горячую и влажную, а рыдания все сотрясали тело. Он плакал мучительно, неумело, трудно, как плачут сильные мужчины, что целые народы заставляют рыдать, но сами не проронят и слезинки...

Сквозь шум крови в ушах он услышал присутствие живого существа. В полумраке маячила та же тонкая фигурка в длинной сорочке до пола. На миг ему показалось, что это все же Брунгильда, но женщина шевельнулась, слабый отблеск светильника упал на ее лицо.

Черные, как смоль, волосы служанки тонули в полумраке, бледное лицо расплывалось, но она храбро стояла возле ложа. Фарамунд привстал на локте, Клотильда пугливо запахивала ворот ночной рубашки. Тонкие пальчики смутно белели на пушистом крае.

— Я же сказал... уходи, — напомнил он чужим голосом.

Клотильда пролепетала в страхе:

— Господин, пощадите!.. Но госпожа прислала... И сказала... сказала, что если я вернусь, меня накажут! На конюшне, где наказывают слуг, Тенилур меня ненавидит, что я его отвергла! Он изобьет меня так, что поломает кости!..

В душе снова полыхнул гнев, как горящее масло прокатилась волна ярости. Но чувство оскорбления уже гасло, слишком бурно горело, теперь там один пепел, теперь даже ощутил нечто вроде странного облегчения. На самом же деле, сейчас им с Брунгильдой оказаться в одной постели — это... это слишком. Лучше уж с гремучей змеей или глыбой льда...

— Не трясись, — выдавил он сквозь зубы. — Она так и сказала?.. Насчет замены?

— Да, господин, — прошептала Клотильда. — Да!.. Только другими словами...

— Какими?

— Господин...

— Говори, — потребовал он.

— Я не могу, — прошептала она в ужасе.

— Говори, — сказал он грозно. — Или задушу.

Она побелела еще больше, хотя казалось, это невозможно, прошептала умоляюще:

— Господин, что вы хотите от служанки?.. Я не могу запомнить столько умных и красивых слов!.. Но суть та же, клянусь!

Он помолчал, грудь вздрагивала от толчков. Клотильда смотрела в грозное лицо расширенными от ужаса глазами. Он, в самом деле, может задушить, ее тонкая шейка хрустнет под его сильными пальцами как цыплячья, затем швырнет на пол и пойдет к госпоже...

— Кто еще знает? — спросил он.

— Никто, клянусь, — сказала она торопливо. — Сперва она отослала всех служанок, заперла за ними дверь, только после этого... велела...

Фарамунд рухнул навзничь, снова уставился в темноту свода. Может быть, Брунгильда поступила верно, что не явилась на ложе. Ведь это всего лишь союз племен. А это уже скреплено. Она захотела свободы для себя, личной свободы. За это надо уважать, а не яриться, как простолюдин. Она заслуживает уважения. Да, она — Брунгильда Белозубая, заслуживает с его стороны больше уважения, чем он ей выказывал.