Юрий Никитин - Фарамунд

Фарамунд засмеялся:

— Помню, было такое! Я за неделю до этого шестерых повесил за грабежи. Так что это у моих людей вовсе не от доброго нрава...

Комендант поклонился:

— Спасибо за честный ответ. Я уполномочен заявить, что мы сдаем город. Без всяких условий.

С этого дня Фарамунд считал только захваченные города, пренебрегая простыми бургами. Здесь, в южной части Галлии, где римское влияние чувствовалось неизмеримо сильнее, настоящей добычей были римские или поримленные города. Встречались города, где на все население попадалась одна римская семья, но городок упорно называл себя римским.

Правда, останавливаться Фарамунд предпочитал в бургах. Эти угрюмые крепости, всегда стоящие отдельно, нависали над остальным миром, как орлиные гнезда над гнездовищами серых уток.

Сегодня он полдня принимал военачальников, выслушивал, отдавал приказы, но в душе тревожно щемило весь день. Он не понимал причины, пока солнце не опустилось к горизонту, когда двор залило тревожным красным светом заката.

Этот простенький бург стал неуловимо похож на бург Свена, который тогда казался огромным и несокрушимым. А бург Свена всегда напоминал о Лютеции... Из груди Фарамунда вырвался горестный вздох. На глаза навернулись слезы. Он со злостью больно укусил себя за большой палец, но слезы все-таки выкатились. Он чувствовал, как они бегут по щекам, срываются с подбородка...

В узкой щели окна шевелилось что-то страшное, отвратительное. Скреблось, заглядывало в комнату, тут же пугливо пряталось. С мечом в руке он подошел вдоль стены, с облегчением выдохнул зажатый в груди воздух. Это же дикий виноград взбирается по стене, цепляется усиками за все выступы, старается влезть во все щели, неутомимо взбирается на крышу. Дай ему волю, заплетет весь дом.

Затем, когда выплакался, нахлынуло странное желание раздеться донага, остаться свободным, не оскверненным одеждой, пойти, а затем побежать, понестись... то ли прыжками, то ли в полете... Он не знал, что с ним, но странное чувство распирало грудь уже с такой силой, что он просто физически чувствовал, как пробуждается в нем нечто странное, ночное, что при ярком солнечном свете не существует вовсе, а если и существует, то забивается в такие уголки души, что не выковырять ни ножом, ни иголкой...

Слезы наконец высохли, но в душе стало пусто и горько, словно там протерли полынью. Не в силах оставаться в одиночестве, вышел, движением руки велел дверным стражам играть в кости дальше, он бург не покинет.

В людской, кроме челяди у очага, несколько молодых воинов из пополнения. Старик из местных приглушенным голосом рассказывал о чудесах в их долине, о странных призраках, что бродят в лунные ночи, а слушали его восторженно, глаза блестят, рты открыты.

Унгардлик, он сидел рядом со стариком, мигом вскочил:

— Конунг!.. Почтите нас присутствием?

Фарамунд мотнул головой, отказываясь, он стремился во двор, на свежий воздух, но когда увидел их восторженные глаза, заговорил медленно, тщательно выбирая слова, но они все равно получались неуклюжими, угловатыми, больно царапающими детские души.

— Как хочется, чтобы все это было!.. И феи, и эльфы, что своей милость вот просто за так подарят власть над миром или откроют пещеру с сокровищами. И чтоб были волшебники, что одним словом могут перевернуть землю, а людям открыть дорогу в Асгард... Ибо даже у злого волшебника можно силой или хитростью получить власть над миром, а чем страшнее чудовище, тем больший клад сторожит. А клад — это та же власть. За золото можно нанять армию, выстроить замок, прикупить у соседей земли. Всегда держать своих воинов сытыми и хорошо вооруженными. А значит — верными... Но, увы. Нет на свете настолько великих магов. Нет летающих драконов, что могут поднять человека. Нет волшебников, что мановением руки осыпают счастливцев золотыми монетами. Нет чудесных мечей, что рубят сами, нет и щитов, что сами защищают хозяина...

Восторженные глаза медленно угасали, как огоньки свечей на северном ветре. Юношеские лица вытягивались. Один уже смотрит исподлобья, другой нахмурился и отвернулся, только глаза Унгардлика не отрывались от его лица, молили, умоляли: ну скажи же, как жить в таком страшном безнадежном мире?

— Зато есть, — сказал Фарамунд, — мы. Люди. Пока что не умеем превращать песок в золото, зато то, что придумываем, не теряется... Кто-то научился добывать из земли медь, и с тех пор люди делали красивые медные доспехи! Самые великие герои дрались в медных доспехах и медным оружием! Потом кто-то один придумал, как смешать олово с медью, и вот получилась бронза. И теперь уже все доспехи и все оружие делалось только из бронзы. Бронзовые мечи пробивали медные доспехи, а мечи из меди не могли пробить бронзовые доспехи. Так люди в доспехах из бронзы стали казаться неуязвимыми! Это сравнимо с волшебством? Да... Но это сделали сами люди. И это они могли делать сами, в любое время дня и ночи, не принося волшебникам даров, не кланяясь! А это очень важно, не кланяться. Уметь и делать самим, а не просить милости.

Унгардлик спросил молодым и сочным, как спелое яблоко, голосом:

— Но теперь ведь есть мечи из железа?

— Да, потом люди отыскали в болотах железную руду, научились ковать из нее мечи. Затем научились закалять железо, что зовем сталью. Первый человек, у которого был настоящий стальной меч, рассекал не только медные доспехи, но и бронзовые! Да что там бронзовые, он железные панцири рассекал, не зазубривая лезвие. Понятно, что этот меч тоже казался волшебным. Но чтобы его сделать, не надо падать на колени перед волшебником. Человек может делать эти мечи сам. Когда захочет. И сколько хочет.

Унгардлик спросил:

— А лучше стальных мечей... бывают?

— Сейчас нет, — улыбнулся Фарамунд. — Но кто-то придумает! И тогда этот человек станет величайшим героем, завоюет весь мир...

Глаза Унгардлика горели, он показывал мелкие белые зубы, даже местный старик начал неуверенно улыбаться. Только один молодой воин посмотрел на Фарамунда с ненавистью, отвернулся. Этот пойдет в религиозные фанатики, мелькнула горькая мысль. Он успел удивиться ее несвоевременности, словно это не он подумал, а кто-то другой. Этот будет в тесной келье христиан истязать себя постами, молитвами, доводя до исступления. А потом, когда разум помутится, узрит разные божественные явления, видения, знаки свыше. Бедняга. Не всякий человеческий разум способен вынести жестокую правду.

Дверь во двор подалась со скрипом. Он ступил на залитое лунным светом крыльцо, замер, пораженный и очарованный. Огромная, как начищенный медный таз, луна блистала на чистом небе. Сотни тысяч ярких звезд, чего не увидишь в его лесных краях, смотрели остро и беспощадно.