Наталья Павлищева - Кровь и пепел

А еще пора было браться за свою талию, вернее, бороться с ее отсутствием. Конечно, меня горячо (сама не зная, зачем) поддержала Лушка. Началось все с позы лотоса.

Мы с сестрицей жили наверху в маленькой горенке, на лавке Анеи я только отлеживалась после падения, обычно туда не допускался никто. В нашу горенку набивалась Любава, но допускать девчонку в свои владения не желали мы обе, Лушка из ревности, а я из опасения совсем впасть в детство.

Мой отец если и был боярином, то явно не самым богатым, пусть и очень влиятельным в местных масштабах. Наш терем (или как там называется) хотя стоял на подклети, имел не слишком просторные апартаменты внутри. Правда, тетка Анея не забыла, что она боярыня, держала двух сенных девок и достаточно холопов. Однако, видимо отцовскими стараниями, большинство холопов жили на положении младших родственников, то есть за стол садились вместе с хозяином и ели на равных. Правда, спали холопы в менее комфортных условиях, чем мы.

Здесь не было стекол в окнах, их закрывали бычьи пузыри. Старательно выделанные, они все равно пропускали очень мало света, полумрак разгоняли свечи (хорошо хоть не лучина) и свет печей и лампадок. Все равно мало, потому при любой возможности мы старались быть на дворе, где светлее. Но это не всегда удавалось и днем, все же осень вступала в свои права, становилось все холоднее и зачастили дожди. А уж вечером вообще приходилось сидеть в полумраке. Видно, полумраком это было для меня, привыкшей совсем к другому освещению, остальным не казалось темно. Постепенно привыкала и я сама, наверное, глаза привыкли давно, а вот мозг еще бунтовал, требуя включить свет. Лушка слова «включить» не понимала.

Вечером, сидя на своей лавке перед сном, я вдруг сложила ноги по-турецки и устроила руки с пальцами колечком на коленях. Лушка, любопытно покосившись на меня, тут же повторила. Она, пыхтя, старательно подтолкнула под себя негнущиеся ноги и замерла, сильно наклонившись вперед.

– Выпрямись. Спина должна быть прямая.

Позиция далась моей сестрице нелегко, но она постаралась, конечно, полюбопытствовав:

– А это зачем?

– Для медитации, – не открывая глаз, сообщила я.

– Для чего?

– Вот если правильно сесть и от всего отвлечься, уйти в себя, то наступает умиротворение.

Две секунды Лушка пыталась «уйти в себя», но, видно, вход был закрыт, на третьей раздался вопрос:

– А как это – уйти в себя?

– Забудь о том, что существует вокруг, успокойся…

Это категорически не подходило моей сестрице, она тут же распахнула глазищи, выпрямила ноги и заявила:

– Не, не получается! И ноге больно.

Я поняла, что медитация не состоится, и неожиданно даже для себя предложила:

– Луш, давай делать зарядку по утрам хотя бы?

Как и следовало ожидать, потребовалось разъяснение.

– Чего делать?

Я встала.

– Вот смотри, ты наклониться до пола, не согнув ноги, можешь?

Лушка тоже вскочила.

– Так? Могу.

Она действительно легко достала до пола ладонями. К моему удивлению, я тоже. Но я тут же попыталась сделать классическую березку. Вот это было уже тяжело, слишком пышные формы пониже копчика тянули вниз.

– Ух ты!

Лушка сделала березку с пятой попытки, тут же рухнула из нее, но не расстроилась, объявив:

– Научусь! А еще чего можешь?

Мы пытались делать ласточку, полушпагат и еще кое-какие выверты, которые вспомнились мне сгоряча. Потом я засунула ноги под лавку и принялась качать пресс. Дальше пяти раз не получилось, причем я хорошо понимала, что завтра буду чувствовать себя просто развалиной, но остановиться уже не могла. Моя сестрица тоже.

Сестрице понравилось крутить воображаемый обруч, делать наклоны вбок, ножницы и все остальное.

– Луша, хватит, завтра все будет болеть.

– Чтоб не болело, завтра надо повторить.

Разумно, вполне разумно. Мы повторили, потом еще и еще…

С того дня занятия гимнастикой стали для нас с Лушкой постоянными. Пока о них никто не знал.

У меня было странное состояние. С одной стороны, крепкое молодое тело, чистая кожа, ни одного пятнышка или родинки, на лице не видно ни морщинки, роскошные волосы, отменные зубы, вода в кадушке отражала большие глазищи и первоклассный румянец на щеках с ровным овалом, жить бы и радоваться. С другой – это тело меня совершенно не устраивало своими пропорциями. Никаких 90-60-90, все куда более пухло, размер навскидку этак пятидесятый по всем параметрам. Для боярышни тринадцатого века может и нормально, но я все же была продвинутой женщиной века двадцать первого, а потому сознание бунтовало против «наличия отсутствия» талии и «наличия присутствия» пухлых бедер.

И это при том, что у моей Насти вкусовые пристрастия далеко не во всем совпадали с моими собственными. Обнаружилось такое безобразие довольно быстро. В ответ на предложение орехов в меду мой язык успел заявить: «Нет, я же не люблю сладкое» раньше, чем я сообразила его придержать. Это я-то не люблю?! Да мне мороженое с пирожным вместе давать можно, и обязательно щедро посыпав шоколадом. У меня из-за этого две проблемы – как сохранить талию и зубы. Но слово не воробей… Я проводила орехи в меду тоскливым взглядом и принялась грызть репку.

Внутри спорили две Насти. Нет, вы на нее посмотрите! Я, значит, должна соблюдать все, чего она захочет, а как побаловать лично меня, так воздерживайтесь?! Вот фиг тебе, завтра же нажрусь этих орехов до зубной боли. И не смей возражать! У меня тоже могут быть маленькие слабости.

Орехов я не наелась просто потому, что это сделала Лушка и в результате всю ночь маялась из-за зуба. Пришлось показать ей точку на пальце, чтоб зажала. Убедившись, что срабатывает, моя сестрица решила, что падение с лошади весьма полезная вещь, только нужно знать, как падать, чтобы не свернуть шею, но обрести массу неведомых до тех пор знаний и умений.

С первых дней моего пребывания в новом качестве на нашем дворе с раннего утра до позднего вечера стучали топоры да молотки – к дому что-то пристраивалось, эта новая часть соединялась с нынешней переходом. На вопрос, что это, Лушка доходчиво объяснила:

– Женская половина. Мать и так вся извелась, что второй год с отцом на одной живет.

Логично, Анея не забыла, что она боярыня и ей положена своя половина терема. Но у нее две дочери, выйдут замуж и что, останется в такой махине одна? Подозреваю, что именно эти соображения и останавливали Анею раньше, но Лушка повзрослела, а замуж выйдет не завтра, сенных девок развелось много, да и вообще, не дело боярыне так-то вот скромно жить, как жил до нее брат-воевода.

Только теперь уже не стучали, там старательно конопатили щели, ладили лавки и столы, натягивали на окна бычьи пузыри. Один такой Лушка порвала, пытаясь растянуть как можно сильнее. Убедившись, что никто не видит, она ловко сунула испорченный пузырь в общую стопку и отвернулась. Я с трудом сдержала улыбку.