Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!»

– Да я понимаю. – Лаури отпил из кружки. – Мне иногда кажется, – он посмотрел в нее, – что тут, в этом мире, я чувствую себя лучше, чем там . Только не говори, что я пьян. Это правда. По крайней мере тут можно решать самому, а там за тебя решает мир, в котором ты живешь. Не такой уж хороший мир. У вас тоже так? В Союзе?

– Не знаю, – вопрос застал меня врасплох. – Я как-то не думал об этом никогда… Знаешь, – вдруг признался я, – у меня не получилось бы стать военным. У нас не берут в училища ребят с неправильным прикусом, а у меня еще и картавость.

– Ничего себе правила у вас! – удивился Лаури. – Правильно, наверное, у нас всех вашей армией пугают… Но из тебя, мне кажется, получился бы хороший военный.

– А из тебя? – Я допил и налил себе сам.

– Да… – Он задумался, потягивая вино, потом признался: – Знаешь, это, наверное, сидит в каждом мужчине… Ты умеешь петь?

Хороший вопрос. Мы говорили вроде бы связно, но я серьезно задумался над сказанным, пока ответ не оформился в слова:

– Умею, но так себе. А что?

Вместо ответа Лаури вдруг дернул по-английски – и очень даже мелодичным голосом:

Я засмеялся, отхлебывая из кружки. Лаури подмигнул мне:

– Ну, дальше там уже полный мат, – оборвал Лаури себя. – Давай еще выпьем.

Мы выпили еще и опять разлили… Лаури откинулся на массивную спинку стула, а я попросил:

– Слушай, спой еще, а?

– Ладно. – Он не стал ломаться. Несколько мгновений смотрел в стол, потом поднял на меня потемневшие внимательные глаза:

Танюшка проснулась от того, что кто-то шуршал занавесью у входа и время от времени страшным голосом взревывал по-немецки:

– Русланд! Дойчланд! – и еще какой-то дикий хрип.

Танюшка вскочила, схватив из перевязи охотничий кинжал. Чиркнула одной рукой «зажигалку», выбивая искру на фитиль, – лампа загорелась.

Олега не было. Точнее, не совсем не было. Его не было в постели. Зато у входа он очень даже был.

Олег сражался с занавеской, пытаясь ее наконец-то обойти, но путался в ней, как в лабиринте. Куда бы он ни совался, в руках у него обязательно оказывался не тот, так другой край. Впрочем, Олега это, кажется, ничуть не смущало – он не выглядел рассерженным, а вполне энергично орал что-то на псевдонемецком, снова и снова повторяясь. Кроме того, он то и дело за эту занавеску цеплялся, как за последнюю надежду, и вроде бы падал.

– Олег, ты чего? – сердито и удивленно спросила Танюшка, бросая кинжал в ножны. – Рехнулся, что ли?

Олег осекся и, завозившись интенсивней, выпал в комнату – но не упал, вцепившись в кровать и пытаясь увидеть Татьяну, однако явно ее не различая.

– Да ты же… – Танюшка вгляделась и обалдело ахнула: – Да ты же совсем пьяный!

– Ни-ка-да, – убежденно сказал Олег и, потянувшись в пространство, рухнул на кровать ничком. Больше он ни одного движения не сделал – остался лежать, разбросав руки и ноги и громко дыша в меховое одеяло открытым ртом.

– Напился, – растерянно повторила Танюшка. Ей внезапно стало смешно – по-настоящему, не от нервов. – Елки-палки, да как напился! В сиську напился…

Хихикая, она обошла кровать и, перевалив Олега на спину, придержала его мотнувшуюся руку, чтобы не ударилась о край кровати.

– Вот алкашонок малолетний. – Она задумалась. – Что же мне с тобой делать-то? Это ведь классический сюжет: пьяный муж приходит за полночь, его встречает верная и чуточку разгневанная жена…

Она засмеялась. Глаза Олега открылись.

– Плохо мне, а ты смеешься, – неожиданно внятно сказал он и тут же вновь закрыл глаза.

Лицо у него было несчастным и обиженным, нижняя губа отвисла.

– Алкоголик ты, алкоголик, – с нежностью шепнула Танюшка, присаживаясь рядом. – Ладно, давай раздеваться…

…Сказать, что у меня утром болела голова, – значит, не сказать ничего. Когда я опрометчиво попытался встать (голова болела с момента пробуждения, но я сперва не придал этому значения), желудок вдруг прыгнул к горлу, пол поднялся дыбом, и я, опережая свою блевотину, грохнулся в него лицом. Кто-то рухнул мне на плечи и в радостном барабанном ритме начал загонять в затылок вибрирующий лом. Я не открывал глаз, боялся увидеть свои глазные яблоки лежащими на полу метрах в пяти от меня (показалось, что у меня лопнул череп). Во рту был вкус рвоты, но одновременно – сухо, как в пустыне.

– Плохо тебе?

– Та-а-ань… – застонал я, внутренне содрогаясь, – не шу-ми-и… Я, кажется, умираю… Что со мной?..

– Ты напился, как сапожник, – пояснила она, помогая мне подняться на ноги. – Иди сюда, умоемся… Вот так…

Ледяная вода вызвала у меня нервные сотрясения. Пока я с трудом возил полотенцем по ставшей неожиданно очень чувствительной коже, Танюшка что-то налила в кружку (я слышал звук) и сунула мне:

– Пей.

– Тань, меня стошнит, – пробормотал я, с опаской косясь на дымящуюся кружку.

– Пей! – Голос Танюшки был железобетонным.

В кружке оказался невероятно крепкий и несладкий кофе.

– Лаури принес. Извинялся, – пояснила Танюшка, садясь на постель. Я сел рядом с ней и, аккуратно пристроив голову у нее на плече, закрыл глаза. – Олег, – тихо позвала она.

– Да? – Я не открывал глаз, с наслаждением ощущая, как откатывает головная боль.

– Олег, ночью ты был такой…

– Что, страшный, что ли? – уточнил я.

– Нет, Олег… понимаешь… жалкий такой… беспомощный, совсем как будто не ты… Я хочу тебя попросить, Олег… Никогда больше не пей, хорошо? Если ты меня любишь.

– Обещаю, Тань, больше никогда, – негромко и серьезно сказал я.

В Скале англо-норвежско-испанский с редкими вкраплениями других наций контингент разместился не хуже, чем наши знакомые карпатские чехи. В природных доках со стороны моря стояли два драккара, а сами жилые помещения располагались в глубине скалы. Я даже удивился, до чего основательно они тут устроились. Нам без слов предоставили небольшую (так теплее в холодные зимы), но даже обставленную комнату. И все, кажется, были искренне рады – даже незнакомые ребята и девчонки. Я бы, наверное, хотел тут остаться. Но… не хотел. А Танюшка просто молча согласилась с решением плыть на Азорские острова.