Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!»

Это и было то, чего я опасался. Они привыкли к месту. К дому. И я привык. И не был уверен, что смогу доказать своим друзьям, как опасно оставаться в уютном, обжитом – и практически незащищенном месте. Значит – придется приказать .

Не лучший вариант.

– Да никто этого не забыл, – сказал Вадим. Он сидел со скрещенными ногами и шлифовал абразивным камешком лезвие тесака.

– Сергей пойдет на юг, – вернулся я к третьей теме. – Доберешься до морских берегов, – обратился я уже к нему. – Ищи хорошие места. И посмотри, кто там обретается. Выйдешь послезавтра. Учти, мы будем ждать тебя, никуда без тебя не пойдем…

– Олег… – неуверенно начал Андрюшка Соколов.

– Не надо, – предостерегающе поднял я руку. – Я знаю, что ты хочешь сказать. И хочу напомнить: это вы назвали меня князем. Это вы сказали, что я буду решать, а вы станете выполнять. Ну так вот: когда Сергей вернется с разведки – мы уйдем на юг. Это – все .

Мои слова удивили меня самого. Наверное, и остальные тоже удивились – во всяком случае, никто даже и не подумал возразить. Я закрепил свою победу взглядом, которым обвел всех, и продолжал:

– До тех пор – будем сидеть здесь и ждать.

Неожиданно подал голос Богуш. Он за прошедшее время наловчился говорить по-русски, хотя сохранил польский акцент:

– Почему бы кому-нибудь не пойти и на север – хотя бы недалеко? – рассудительно сказал он. – С востока вы пришли. На западе живут чехи и австрийцы. Может быть, посмотреть хотя бы на небольшое расстояние с севера?

Предложение показалось мне здравым.

– Может быть, я пойду? – предложил Вадим. Но я покачал головой и вдруг улыбнулся:

– Предложение хорошее. И я, пожалуй, пойду в эту разведку сам . Надо мне размяться – я же почти месяц лежал! А ты, Вадим, останешься вместо меня.

– Олег, ты что, не сходи с ума! – вскочила Танюшка.

Я повернулся к ней:

– А пойдем со мной, Тань?

Обе полуземлянки были брошены уже давно – не в спешке, аккуратно. Даже не брошены, а оставлены. Именно эти полуземлянки были единственным результатом нашего с Танюшкой пятидневного путешествия на север по застывшим лесам. Было холодно, и очень холодно, но мы неплохо себя чувствовали и даже ночевали в тепле, хотя каждый раз тратили на обустройство ночлега немало времени, несколько часов. Я раньше и не думал, что можно на самом деле заночевать на воздухе при температуре минус тридцать – и не только не загнуться, но и чувствовать себя относительно комфортно. В первую ночевку меня пугала сама эта мысль!

Разговаривали мы на удивление мало – и это при том, что я любил поговорить; Танюшка – тоже. Даже по вечерам мы, перед тем, как залезть в спальники, чаще всего молча сидели возле очередной выстроенной снежной стенки у костра и слушали ночной зимний лес. Утром поднимались, ели и вновь становились на лыжи. В полдень останавливались и перекусывали, присев на какие-нибудь упавшие деревья. И опять шли.

Странно – но нам было очень и очень хорошо…

…Тем утром до дому оставалось километров сто пятьдесят, и мы, коротко переговорив, решили не устраивать вечером ночевку, а просто идти с короткими перерывами весь день и ночь – тогда следующим утром мы должны были оказаться уже у родной пещеры, которая нам и правда представлялась – начала представляться – роднее всего родного. Подгоняла мысль о почти настоящей постели и очаге.

Лично мне ошибка стала ясна слишком поздно. Был уже вечер – обычно в это время мы сидели у костра на биваке, – когда начало резко холодать. Очень резко, мы даже вынуждены были опустить на лица ранее не использовавшиеся ни разу меховые маски. А еще через полчаса ходьбы Танюшка тоже, кажется, поняла, что к чему.

Небо на закате было похоже на остывшую сталь. Сизое небо лежало над закатным алым солнцем, как широкий клинок над гаснущим горном. И на этом сизом фоне остро горели россыпи звезд, а за нашими спинами всходила круглая зеленоватая луна, раскинувшая в лощинах черные с серебром тени.

Снег под лыжами не скрипел – он сухо шуршал, словно мы шли по россыпям стальной крошки. Облачка пара взрывались в воздухе с коротким, но отчетливым треском. Они казались черными, а не белыми, как обычно.

В лесу слева от гребня холма, по которому мы шли, отрывисто и страшно хряснуло – мороз разорвал дерево. По белому ровному покрову замерзшего озера в километре от нас впереди лежали алые ровные полосы закатного света.

Танюшка остановилась. Я обошел ее и встал рядом. На меня из узкого пространства между маской и меховым капюшоном глянули ее глаза. На ресницах и оторочке белыми нитями висел иней.

– Не меньше сорока градусов, – сказала девчонка. Ее слова прозвучали громко, но в то же время не дали эха – умерли в раскаленном морозом воздухе, и я вспомнил историю Мюнхгаузена из читанной в детстве книжки: о замерзших разговорах…

– После полуночи будет все пятьдесят, – ответил я и задумчиво посмотрел вперед. Так, не глядя на Таньку, добавил: – Мы не дойдем, Тань. Не сможем.

– Я знаю, – ответила она. Солнце оставило от себя лишь блик. Полосы на озере съежились. – Давай разбивать лагерь.

– Не успеем, – сказал я, холодея от мысли, что это правда – не успеем. – Я дурак, Тань. Надо было сделать это давно.

Сейчас, когда мы стояли неподвижно, мороз прошибал одежду, как ледяное копье. И все вокруг было холодным и безнадежным, как наше дыхание.

– Олег, что делать? – Голос Танюшки был спокойным, словно мир вокруг нас. – Давай все-таки побежим, вдруг получится?

Я прикинул – быстро, глядя на звезды, которых все больше и больше зажигалось над нами. Двадцать километров – нет, не успеть. Свалимся где-нибудь в лесу – и мороз незаметно приберет нас… Решение пришло мгновенно и неожиданно:

– Тань, закапываемся. – Я выдернул ноги из креплений, обнажил дагу. Снег держал меня, как пол, он резко взвизгнул под клинком.

– Снежный дом? – В руке у Танюшки оказался кинжал.

– Пещера, дом не успеем, – быстро ответил я, кромсая снег и поддомкрачивая плиты, похожие на пенопласт. – Тань, давай, давай, мы спасемся!

Мы прорыли нору глубиной примерно в два моих роста и где-то в метр шириной со скоростью сумасшедших хомяков, после чего заползли внутрь и в четыре руки заткнули вход самым здоровым блоком, точно подходившим к дыре. Я проткнул дагой дыру в «крыше» и повертел клинок, чтобы расширить ее для выхода воздуха.

Было совсем темно и очень тихо, только дыхание Танюшки слышалось рядом. Судя по звуку, она сняла маску.

– Лыжи снаружи остались, – сказала девчонка и завозилась, потом коротко вздохнула. – Что теперь?

– Подстелим твой мешок и залезем в мой, – сказал я, тоже снимая маску и откидывая капюшон. Опалило холодом, я стиснул зубы.