Анатолий Дроздов - Кондотьер Богданов

– Вот вам! – кричал Довмонт, не замечая, что кричит по-литовски. – Сдохните, язычники!

Гибнувшие под мечом Довмонта немцы не были язычниками, но князю некогда было об этом думать. Коня под ним ранили, зацепили и самого Довмонта, но он не чувствовал боли. Под бешеным напором грозного всадника строй немцев распался, и Довмонт увидел Зигфрида – единственного в белом плаще на берегу. Раненый конь закричал, получив укол шпор, но вынес князя к врагу. Немец, заметив, поднял меч, но опоздал. Остро отточенный кончик клинка Довмонта рассек кольчужную бармицу и пробил рыцарю горло. Зигфрид захрипел и выронил меч. Вторым ударом Довмонт развалил его до сердца и обернулся, чтоб глянуть, далеко ли отстала дружина.

…Прилетевший неизвестно откуда арбалетный болт ударил князя меж «крыл» – лопаток. Закаленный стальной наконечник легко пробил кольчугу, рассек хребет и в остатке страшной силы вошел в сердце. Довмонт покачнулся и склонился к шее коня. Подскочивший Давыд подхватил отца, не давая ему свалиться, мгновенно подскакали пожилой сотник и кметы; мертвого князя вывезли из схватки. Там, в стороне, тело сняли с окровавленного седла, уложили на землю. Давыд спешился и пал на колени. Он стащил с головы отца шлем и, роняя слезы, ладонью стал приглаживать на мертвом челе седые волосы…

Весть о гибели князя мгновенно облетела дружину. Озлобленные кметы навалились на немцев в припадке безумной ярости. Те, подаваясь назад, заливали пристань кровью, но жизнь отдавали дорого. Только некоторые, бросив мечи, умоляли о пощаде. Но не получили ее…

Богданов сидел у окна и скучал. Аня убежала к портнихе, строго-настрого наказав мужу не отлучаться. Платье Ане шили второй день, судя по загадочно-радостному виду жены, она намеревалась сразить супруга нарядом.

Отлучаться Богданову не хотелось. В предшествующие дни он устал так, что радовался скуке. Прискакав в Плесков после налета, Богданов с ходу занялся ранеными. Орден у пристани стоял насмерть, драться немцы умели, кметов с ужасающими рублеными ранами и безобидными на вид, но более опасными колотыми оказалось немало. Богданову пришлось забыть, что он недоучившийся студент. Местные лекари лихо ушивали рубленые раны, но о полостных операциях не слыхивали. В операциях была нужда. Троим кметам арбалетные болты пробили грудь и застряли внутри. Лекари попытались вытащить стрелы – наконечники соскочили с древков и остались в ранах. Лекари отступились, Богданов не устоял. Лучше было резать, чем видеть глаза жен… Богданов велел готовить раненых и достал «золинген». Отточенным до бритвенной остроты клинком рассекал ребра, вскрывал грудные клетки, окровавленными пальцами вытаскивал злополучные наконечники и зашивал огромные раны. Местные лекари качали головами, но помогали. После первой операции они уловили суть и поделили обязанности: Богданов резал, они шили. Дезинфекцию проводили уксусом, на раны накладывали травы.

Проще оказалось с кметами, чьи тела пробили мечи и копья. Устраняя последствия внутреннего кровотечения, Богданов протыкал ножом бока, вставлял в ранки трубочки из гусиных перьев – дренаж. Работал, как получалось. В СССР за подобную хирургию ему отбили бы руки и запретили оперировать на веки вечные. В тринадцатом веке не мешали. Богданов с ужасом думал, что произойдет, когда пациенты станут умирать. Неизбежно – если не от кровопотери, то от сепсиса. Что он скажет родственникам? Богданов часами сидел у постелей раненых, грея ладонями холодные лбы. Тепло уходило из его тела, как вода из бурдюка, оставляя ссохшуюся оболочку. Богданов, пошатываясь, выходил во двор, падал на землю, лежал, затем поднимался и брел к раненым.

Несмотря на все его страхи, прооперированные выжили. В том числе сын боярского старшины Негорада. Сын у старшины оказался единственный. Богданов находился рядом, когда юноша открыл глаза. Увидев отца и мать, раненый улыбнулся и попросил есть. Домочадцы засуетились, но старшина властным жестом остановил. Шагнул к Богданову и рухнул на колени. Следом повалились многочисленные домочадцы. Богданов настолько умаялся, что не препятствовал: стоял и смотрел, как боярин тычется лбом в пол. Поднявшись, Негорад сказал глухим голосом.

– Помер бы сын, род пресекся – женить его не успел. Спаси тебя Бог, добрый человек! В долгу не останусь! Негорада в Плескове всякий знает, и каждый скажет: слово держу! Проси чего хочешь!..

Богданов просить не стал, кивнул и вышел. Аня помогала ему с ранеными, но больше хлопотала о муже. Мыла его, переодевала, укладывала спать. Богданов настолько выматывался, что к вечеру становился, как его пациенты, не то жив, не то мертв…

В третий день после битвы отпевали погибших, Богданова настоятельно попросили присутствовать. Аня облачила его в одежды, доставленные слугами. Богданов, от усталости похожий на мумию, стоял в первом ряду, машинально крестясь и кланяясь. Он не замечал тысяч устремленных на него взглядов, не разбирал, что в них: любопытство, почтительность или страх… Собор не вместил всех гробов, их заносили в притвор, ставили на площади… Хоронили князя, хоронили немолодого сотника, павшего последним от коварного удара кинжалом, провожали кметов, игумена Иосафа, его монахов… Дорого встала Плескову победа, но враг заплатил несоизмеримо больше. Датчан с немцами не отпевали: стащили в отрытые далеко за городом рвы и закопали, сровняв могильники с землей.

Довмонта положили навечно в соборе, остальных вынесли на кладбище, где сразу и заметно прибавилось крестов. На похороны прискакали Евпраксия с Данилой. Богданову не удалось с ними перемолвиться. Княжна и сотник держались странно: отводили глаза, смущались. Богданов решил: корят себя за промах – не пошли к Плескову. Данило и вовсе смотрел уныло, похоже, ждал опалы. Поразмыслив, Богданов сходил к Негораду. Тот выслушал и задумчиво почесал бороду.

– Данило поступил разумно! – заключил в итоге. – Явись он сюда, все равно б не помог. Ты спас Плесков!

– Довмонт поручил Сборск Евпраксии! – напомнил Богданов. – И обещал посадника по ее выбору.

– Что покойный князь повелел, то и будет! – заверил Негорад. – Никто не посмеет противиться, даже ты…

Богданов не совсем понял последней фразы, но старшину поблагодарил. Раненые в нем больше не нуждались. Навестив их в последний раз, Богданов первым делом отоспался. Всласть. Утром проявил интерес к жене (ранее не было сил), а после того как Аня убежала, долго валялся на перине, счастливый от самой мысли, что горестные дни кончились.

…Конрад прислал им коней, когда резня под Плесковом завершилась. Богданов с Аней вскочили в седла и поскакали. С высоты не видно, что делают бомбы на земле, даже Богданову не доводилось глянуть… Разорванные в клочья тела, сизые внутренности на тынах, человеческие головы под ногами копыт, собака, несущая в зубах оторванную руку… Разрубленные и потоптанные копытами трупы; везде кровь, кровь, кровь… Тошнотворный запах разорванных внутренностей и прело-железистый кровяной… Богданова замутило, Ане стало плохо: ее рвало, полдня она пролежала как мертвая.