Роберт Сальваторе - Древнейший

— Трое, — бормотал он себе под нос, пересекая внутренний двор и содрогаясь при мысли о том, какой разнос устроит ему леди Гвидра, если он вернется с таким жалким подкреплением.

— Быстрее! — подгонял Джавно двух товарищей, сидевших на веслах маленькой лодки, одной из немногих, оставшихся от «флота» острова Часовни.

— Мы хотим догнать привидение? — осмелился спросить один монах.

— Говорю же, я видел его, — упорствовал Джавно. — Он плыл по течению, в тумане.

— Неужели? А может, затаился? — предположил гребец.

— Его мачта была срублена, — объяснил Джавно. — Да вот же он! — вскричал монах в следующий момент, указывая на силуэт корабля, едва заметный сквозь серую дымку.

Теперь его увидели и остальные. Никем не управляемый, с порванным парусом, он неуклюже раскачивался на волнах.

— Какая удача для острова Часовни! — воскликнул Джавно.

Он обернулся к товарищам и улыбнулся от уха до уха, представив, как будет доволен отец де Гильб и остальные монахи, вынужденные строить лодки вместо того, чтобы возводить церковь. Но улыбка испарилась с лица Джавно, стоило ему снова взглянуть на корабль.

Он хотел поторопить гребцов, но вместо команды послышалось лишь нечленораздельное бульканье. Тогда монах жестом велел им поторопиться, и лодка абелийцев резво подплыла к кораблю.

Настал их черед ахнуть.

На палубе, сплошь пропитанной кровью, лежали три альпинадорца, тоже все в крови — по-видимому, в своей собственной. Когда лодка ударилась о борт корабля, никто из них даже не пошевелился, и монахи поняли, что варвары, должно быть, почти мертвы.

— Наверное, они слишком близко подошли к ледниковым троллям, — сказал один из гребцов. — Северо-западный берег совсем рядом.

Он встал, схватился обеими руками за борт корабля и стал прижимать его к лодке, работая живым шлюпочным якорем. Второй гребец помог Джавно перелезть на корабль.

— Живой, — констатировал монах, склонившись над ближайшим альпинадорцем, рослым светловолосым атлетом.

Он порылся в кармане, извлек оттуда душевный камень и начал молиться.

Второй абелиец тоже перебрался через борт и направился к остальным раненым.

— Эти оба тоже живы, — объявил он почти сразу. — Но вряд ли продержатся долго!

Джавно прервал лечение молодого человека и занялся по очереди двумя другими варварами, отдавая каждому понемногу целебной энергии, чтобы поддержать жизнь или хотя бы остановить кровотечение. Ему даже не пришлось отдавать распоряжений товарищам. Они привязали альпинадорское судно к своей лодке, сели на весла и на полном ходу отбуксировали его к острову Часовни.

Звук голосов мало-помалу привел Андрузиса в сознание.

— Мы не животные, — донеслось до него непонятно откуда ворчание Тоникуэя.

— Да мы и не считаем вас таковыми, — прозвучал другой голос, принадлежавший, судя по акценту, южанину, для которого эрчук, основной язык Альпинадора, был неродным.

Андрузис услышал скрежет не то костей, не то цепей.

— Это простая предосторожность, — объяснил южанин.

Молодой варвар открыл глаза, но из-за сильной головной боли не сразу смог различать окружающие предметы. Наконец он увидел стоявшего перед ним монаха. В небольшом помещении, похожем на темницу, тускло горели факелы, отбрасывая на стены причудливые тени. Здесь пахло дымом. Он лежал на жесткой сырой земле. Нижняя часть туловища и ноги были укрыты одеялом. Андрузис попытался перевернуться на спину, чтобы лучше рассмотреть монаха и Тоникуэя, но тело пронзила такая острая боль, что он снова лег на бок.

— Я прикован цепью, как собака! — прорычал Тоникуэй.

— Это единственный способ обеспечить нашу и вашу безопасность, — ответил монах, в котором Андрузис теперь узнал брата Джавно.

Когда же рядом с Джавно он разглядел еще одного человека, Кормика, в душе несчастного варвара затеплилась надежда.

Кормик освободит его, ведь он — тайный друг.

— Отдыхайте и лечитесь, — посоветовал Джавно. — А мы тем временем проведем переговоры с вашим племенем, чтобы вернуть вас домой как можно скорее.

— Немедленно! — потребовал Тоникуэй. — Вы не имеете права…

— Не найди я вас посреди озера, вы были бы уже мертвы вместе с вашими соплеменниками, — отрезал Джавно. — Ведь я мог бы оставить вас там на растерзание троллям, не так ли?

Андрузис не мог видеть Тоникуэя, но живо представил себе его ярость.

— Я не жду благодарности, но требую повиновения, — продолжал абелиец. — Вы, все трое, все еще нуждаетесь в лечении камнями.

— Не смей приближаться с ними ко мне! — вскричал Тоникуэй.

— Без них вы бы умерли.

— Уж лучше смерть!

— Как угодно, — согласился Джавно, отступил на шаг и улыбнулся недоброй улыбкой, которая казалась еще более зловещей из-за дрожащих красных отблесков.

— К ним тоже, — не унимался шаман.

— Тогда тот, кого вы называете Канраком, погибнет, — предупредил Джавно.

— Пусть, если на то воля богов, — ничуть не смутившись, отвечал Тоникуэй.

Андрузису захотелось повернуться и ударить самодовольного шамана. А Джавно лишь тихонько засмеялся.

— Если вы снимете с меня кандалы, я смогу помочь ему, — сказал Тоникуэй.

— Но мы не станем этого делать, — последовал ответ.

Услышав, каким непреклонным тоном были произнесены последние слова, Андрузис даже поперхнулся. В знак того, что разговор окончен, Джавно отвернулся и, пригнувшись, вышел через низкую дверь, увлекая за собой Кормика.

— Да будет крепок наш род, — начал читать Тоникуэй молитву племени Снегопада. — И пройдем наш путь без колебаний.

Из дальнего угла до Андрузиса донесся тихий ответ, больше похожий на всхлипывание. Ради удовольствия старого шамана юноша тоже мог бы подхватить молитву, но боялся вместо нее сказать то, что Тоникуэю совсем не понравится.

Отца де Гильба нельзя было уличить ни в скромности, ни в застенчивости. Ответственная проповедническая миссия в северных землях давалась ему нелегко, особенно когда ее печальная участь, если не сказать — провал, стала очевидна. Но Камбелиан де Гильб обладал сильным характером. Именно это свойство вкупе с внушительной наружностью помогло ему получить сан епископа и сыграло решающую роль при выборе руководителя экспедиции, а вовсе не его труды по религиозной философии Абеля. Выглядел же отец де Гильб и впрямь замечательно — ростом почти семь футов и весом не меньше трехсот сорока фунтов. Это несмотря на скудный стол из рыбы и растений, на который вынуждены были перейти абелийцы на Митранидуне. Монахи любили говорить: «Пусть наш святой отец и не поет как ангел, зато рычит как дракон».