Мария Семенова - Волкодав

Путь до Северных Врат Велимора предстоял вовсе не близкий, тяготы и опасности могли встретиться какие угодно. И Волкодав от зари до зари либо вынимал душу из отроков, либо сам, скрипя зубами, вертелся, прыгал и летел кувырком с тяжеленной толстой дубиной вместо меча.

Домашние дела всё-таки не требовали столь полного сосредоточения, не помогали разогнать ненужные мысли.

Это мне за то, что я убил Людоеда ночью. За то, что пришёл и убил его в ночной темноте. Я должен был напасть на него днём, когда смотрит Око Богов. Я должен был как-то подгадать, чтобы встретить его днём и убить. И, конечно, самому тут же погибнуть. Потому что без свиты Людоед не ходил, а издали, стрелой из лука, – это не месть.

Да, но тогда я не сжёг бы его замок и уж точно не вытащил бы ни Тилорна, ни Ниилит…

Однажды на задний двор крепости пришёл сам кнес и долго наблюдал, как отроки вдвоём силились ухватить Волкодава, но раз за разом сами оказывались в пыли. Было похоже, увиденное пришлось кнесу по нраву. Он сбросил на руки слуге стёганую тёмно-синюю свиту и, оставшись в одной рубахе, подошёл к Волкодаву. Близнецы благоразумно убрались в сторонку. Волкодав, голый по пояс и основательно взмыленный, неподвижно стоял под оценивающим взглядом правителя.

– Моя дочь говорит, ты учил её драться, – сказал вдруг кнес. Его кулак метнулся безо всякого предупреждения, целя в грудь Волкодаву.

Глузду Несмеяновичу недавно стукнуло сорок. Люди считают, что с возрастом быстрота движений постепенно уходит, но если и так, то по кнесу этого не было заметно. Волкодав чуть повернулся, ровно настолько, чтобы не дать коснуться себя. Он сказал:

– Верно, государь.

– А знал ты о том, что, пока я в своей дочери волен, воительницей ей не бывать?

С этими словами кнес попытался обойти его слева. Не было видно, чтобы Волкодав шевелился, но обойти его Глузду не удавалось.

– Знал, государь.

Новый удар был направлен в живот. На сей раз Волкодав разгадал движение кнеса ещё прежде, чем оно успело состояться. Он повернулся на носках, ловя летящую руку, крепко обхватил кисть и направил её к себе, вверх и мимо плеча. Локоть правителя уставился в небо и застыл. Ещё чуть-чуть, и захват станет пыточным. Волкодав хорошо знал: пойманному уже не до того, чтобы пытаться высвободиться или бить свободной рукой либо ногами. Все мысли у него только о том, как бы не затрещали сразу три сустава. Волкодав разжал пальцы и отступил.

Кнес пошевелил плечом и поинтересовался:

– Моя дочь тоже так может?

На лице венна впервые за целую седмицу возникло нечто вроде улыбки.

– Не совсем так, государь, но может.

Краем глаза он видел, как переглядывались близнецы. Он мог спорить на что угодно: обоих подмывало предложить кнесу испытать дочь самому. А того лучше, порасспросить на сей счёт боярина Крута. Однако отрок зовётся отроком потому, что помалкивает, покуда не спросят, и парни держали рот на замке.

– Я хотел тебя выгнать, – сказал кнес. – Но моя дочь утверждает, что сама заставила тебя учить её. Она выгораживает тебя, венн?

Волкодав ответил:

– Тому, чему я научил госпожу, меня самого научила женщина.

Кнес забрал у слуги свиту, вернулся и проследил пальцем две свежие отметины на теле Волкодава – на груди и на левом боку.

– Если бы не это, венн, ты бы здесь не остался.

Наказывайте меня за то, что я убил ночью, думал Волкодав, глядя в удаляющуюся спину вождя. А за что её?..

Слава всем Богам, теперь у него было ещё одно занятие, да такое, что хоть волосы распускай.

Он повадился ходить в садик, в котором кнесинка пестовала всякие диковинные цветы. Там были красиво уложены крупные камни, притащенные с берега моря, а между ними устроена извилистая тропинка. Не хватало только ручья, но его заменяла врытая в землю деревянная лохань, куда собиралась дождевая вода. А по сторонам тропинки каким-то неведомым образом уживались и ладили между собой всевозможные растения, водившиеся, насколько Волкодаву было известно, в весьма отдалённых краях. От косматого седого мха, что рос на сегванских островах у самого края вековых ледников, до того мономатанского кустика, гревшегося на скудном галирадском солнышке под запотелым стеклянным колпачком. Только вместо цветов кустик украшало теперь множество мелких ягод, пахнувших земляникой.

Волкодав приходил в садик, усаживался на камень и вытаскивал дорогой подарок, который преподнесла ему Ниилит.

Это была плоская, размером с его ладонь, коробочка, сработанная из вощёной кожи. Впервые увидев её, Волкодав был попросту потрясён, ибо сольвеннские буквы, красиво начертанные на крышке, сложились в его собственное имя. Он никогда ещё не видел его написанным. Медленно привыкая, он прочёл его целых три раза и только потом бережно вытряхнул из коробки содержимое.

В руках у него оказалась книжечка, сшитая из гладких берестяных листов. На обложке красовалась вирунта, и при каждой букве для вящей ясности была нарисована маленькая картинка. При «у» – ухват, при «л» – ложка и так далее. Около самой первой буквы, облокотившись на неё, стояли два человечка. Один опирался на костыль, у второго волосы были заплетены в две косы. Другие, тоже очень похожие кое на кого человечки поясняли буквы «н», «т», «э» и «з», а на букве «м» сидел, вылизывая крыло, крохотный Мыш. Дальше начинались разные слова: сперва совсем короткие, потом длиннее…

Волкодав подхватил Ниилит, оторвав её от пола, и крепко расцеловал в обе щёки. И вот теперь, когда выдавалось время, забирался в тихое место и водил пальцем по строчкам, шевеля губами и напряжённо морща лоб. В середину книжки он пока намеренно не заглядывал. Он положил себе сперва научиться бегло читать всё, что было написано на первой странице, не ошибаясь и не подглядывая в вирунту.

Там-то, в садике кнесинки, и накатил на него однажды приступ странной сонливости, природы которой он и сам поначалу не понял. Собственно, он по-прежнему ясно воспринимал окружающее и, наверное, смог бы даже сражаться, если бы на него кто напал. Но какая-то часть его разума необъяснимо унеслась прочь, и он с не меньшей ясностью увидел себя большой серой собакой, бегущей по сосновому лесу. Волкодав долго размышлял, было ли на самом деле то, что произошло потом. Или, может, примерещилось?.. Ответа не было, и он наказал себе спросить Оленюшку. Лет этак через пять, когда она уже по-настоящему войдёт в возраст невесты и будет выбирать жениха.

Он вспомнил схожий сон, посетивший его летом. Тогда это был действительно сон. А теперь всё совершалось вроде как наяву.

Самый первый мой предок был собакой, дошло до него наконец. Я – последний в роду. Даже если я женюсь, мои дети уже не будут Серыми Псами. Что, если Хозяйка Судеб начертала мне, последнему, снова сделаться зверем?.. Что, если, убив Людоеда, я уже выполнил всё, что мне было на земле уготовано? И скоро стану всё чаще и чаще видеть себя собакой, а человеческая моя жизнь начнёт подёргиваться дымкой, делаясь похожей на сновидение и постепенно забываясь совсем?..