Анатолий Ключников - Учебник по химии [СИ]

Чалка сбилась с шага, дёрнулась — Ведит сильно мотнуло в сторону, но стремя она удержала. Чёрт, да она, выходит, не отпускала его от самого города! У неё ж, наверное, рука сейчас отсохнет! И как она могла удержаться на ногах от такого рывка?

Я присмотрелся повнимательней и всё понял: у девчонки руку свело судорогой, — она не в силах её разжать. Глаза неподвижны, шея напряжена — эдак её удар хватит.

— Ну, ну, ты что, ты что, — зашептал я, склонившись к горе-аспиранту. — Спокойно. Всё позади, мы ушли.

Она как будто не слышала. Хреново.

Я потихоньку повернул Чалку в лес, сжимавший дорогу глухой зелёной стеной. Ведит пошла за нами, как привязанная. Несколько человек рассеянно глянули нам вслед, но, догадавшись по моему виду, что что-то не то, сразу про нас забыли: никому не нужны чужие проблемы. Ну, сошли люди средь бела дня с дороги — так это ж их личное дело.

Мы углубились достаточно далеко, чтобы оказаться невидимыми для путников, и остановились на небольшой полянке. Так, пятачок в лесу, где деревьев поменьше. Я соскочил с лошади, подошёл к девушке и начал потихоньку разжимать её пальцы, уговаривая, как ребёнка:

— Ну же, ну, всё кончилось. Всё будет хорошо. Я никому тебя не отдам. Не бойся, я рядом с тобой…

Кое-как разжал. Ну и хватка и нашего химика…

Я подхватил спутницу на руки, убаюкивая, потом положил на землю. Расстелил плащ-палатку, переложил девушку на неё, прикрыл. Она понемногу успокаивалась, размягчалась, а после того, как я влил ей в рот несколько глотков воды, вскоре тихо уснула. Я же привязал Чалку к дереву и прилёг сам, наломав для ложа веток с душистыми листьями.

Как я и предполагал, на дороге ещё до полудня послышался бешеный цокот многих копыт. Такое удовольствие пропустить мне было не под силу; я, тихо крадучись, приблизился к дорожной обочине.

Стук копыт стих, послышался гвалт. Один из невидимых пока мне всадников что-то повелительно спросил у остановленных путников громким голосом — ответ прозвучал, судя по интонации, отрицательный. Вскрик — и снова застучали копыта. Сквозь листву я увидел, как отряд стражей державы галопом промчался мимо — только плащи развевались. Что ж, ребята, я в вас не ошибся, не разочаровали вы меня. Значит, наш простенький маскарад можно считать спаленным. Ладно.

Крестьяне, которых мы видели, нас не выдадут: они, погрязшие в своём горе переселения, наёмников в лицо не различают. А солдаты удачи нас тем более не выдадут, из принципа. Ты можешь им хоть до посинения объяснять, что мы — опаснейшие враги, да только сквозь круговую поруку никому не пробиться, тем более — державникам. Им тем более ничего не скажут, из принципа. Не любят наёмники стражей. Среди своих они и сами разберутся, без чужой помощи, кто есть кто, и осудят тебя своим судом, коли виновным признают. Но постороннему тебя ни за что не выдадут, даже за награду. Иначе сами под товарищеский суд попадут.

Тем не менее, сидеть на одном месте в надежде, что никто его не укажет, душа не лежит. Пожалуй, пора мне включать свою голову и думать, как нам выпутываться дальше. В отрядах «ночных сов» я бывал командиром именно потому, что мог и сам выбраться из разных передряг, и людей своих вывести. Почему бы и сейчас мне не выбраться, хоть даже с грузом в виде девчонки, которая, кстати, и сама одна умеет выйти даже из глухого приморского леса?

Итак, державники знают, что Ведит ушла из города в сторону Божегории в компании старого наёмника Клеста. В первую очередь их будут пытаться перехватить на подходе к месту квартирования армии; где-то там и будет засада. Отряд, промчавшийся мимо нас, в конце дня убедится, что обогнал нас, а мы затерялись где-то на дороге, и отправит одного гонца назад — сообщить про это; остальные сядут нас дожидаться в ближайшей корчме. Из города, после донесения гонца, выйдет вторая группа: прочёсывать дорогу повторно. И это не радостно: мы же не можем сидеть в лесу неделю на одном месте, а передвигаться по глухим чащобам и буеракам, через полусгнившие деревья, поваленные буйными ветрами и долгими годами, как Ведит уже делала недавно — лично мне никакого удовольствия не доставит, тем более — с лошадью на поводу. И медленно, и ноги переломаешь.

Расположение всех дорог за годы странствий отпечаталось в моей памяти, как на типографском станке, — никакой карты не надо. И этот рисунок говорил мне, что с пешей скоростью мы далеко не уйдём. Обязательно нужна вторая лошадь. Как-нибудь усажу на неё злосчастную аспирантку, повод привяжу к задней луке своего седла — ей в пути нужно будет только за гриву держаться или за свою луку. Доедет, как на телеге.

Та же память услужливо мне подсказывала, что купить вторую лошадь не на что, тем более — за месяц до начала войны, когда цены на лошадей и мясо подскакивают. Если бы я мог покупать коней в любое время любого года и при любой политической ситуации, то и нахрен бы мне тогда сдались все эти военные заработки…

Моё богатое воображение быстро нарисовало мне все возможные варианты получения денег или лошадей, но только за все из них полагалась смертная казнь, вообще-то. Самый безобидный состоял в том, чтобы вернуться в город и взять у местного ростовщика деньжат взаймы, да только я — иностранец, не горожанин, и в ближайшее время могу погибнуть на войне. Или на эшафоте. Это не те гарантии, какие нужны этим акулам, да и повяжут меня прямо на воротах, — тот же Сазан и будет вязать, — и не дойду я ни к какому займодавцу. Ладно, проехали. Придётся заняться уголовщиной…

Ведит проснулась, выбралась из-под плаща.

— Слышь, студент, — нарочито грубо сказал я. — Ты на лошади проехать сможешь?

Девица оправила причёску, которой, собственно, и не наблюдалось. Помедлила.

— Вообще-то меня Ведит зовут, — услышал я вредный женский голос, с наездом взять надо мной верх и рулить, как захочется. Не выйдет.

— Вообще-то ты не сказала мне, что ты не парень, а девка, — ответил я. — Да, ты сказала мне, что тебя Ведит зовут. Вот спасибо за доверие! Но я ж иностранец, да хрен его знает, я ж думал, что это имя у вас общее и для мужчин, и для женщин! И фамилия у тебя — Брага, под женское спряжение (да, школьное образование не пропить!) никак не поддаётся. А я что тебе талдычу уже два дня? — я должен знать ВСЁ! От этого зависит моя ЖИЗНЬ, ну как ты этого не желаешь понимать?! Ты хоть представляешь себе, как я мог влипнуть в твоём университете, не зная, что ты женщина? Я ж там бумагу на твоё имя выправлял! Человек в ошарашенном состоянии — это ведь уже не солдат, а лёгкая мишень.

— Ты ходил в университет? — в ошарашенном состоянии оказалась сейчас моя попутчица. — Зачем?!

— Говорю ж: бумагу тебе сделать.

— Почему ты ничего мне не сказал?

Идиотский вопрос. Какой дурак скажет, куда идёт, человеку, которого вот-вот схватят державники? Чтобы его там же и повязали, голубя сизокрылого? Ага, щас!