Гай Кей - Тигана [litres]

Брандин плакал, затерянный в океане утрат, вдали от всех берегов. Он смутно ощущал присутствие рядом Дианоры, она сжимала его ладони в своих руках, но он целиком погрузился в свое горе. Он лишился могущества, основа его существа разлетелась на кусочки, на осколки, он был немолодым уже человеком и пытался, без всякой надежды, решить, как ему жить дальше, если дорога его жизни пойдет дальше от этого холма.

А события продолжали развиваться. Ведь он забыл кое о чем. О чем-то таком, что мог знать только он один.

И таким образом время, которое действительно не останавливается, ни ради горя, ни ради любви, несло их всех вперед к тому моменту, которого не предвидели ни Брандин, ни чародеи, ни музыкант на своем кряже.

Эта тяжесть была словно тяжесть гор, придавивших его разум. Тщательно, скрупулезно рассчитанная так, чтобы оставить ему лишь самую слабую искру сознания, ведь именно в этом заключалась чистейшая пытка. Чтобы он всегда точно знал, кем был прежде и что его заставляют делать, и был абсолютно не способен себя контролировать. Он был раздавлен весом навалившихся на него гор.

Но теперь они исчезли. Он распрямил спину. По собственной воле. Повернулся на восток. По собственной воле. Попытался поднять голову повыше, но не смог. Он понял: слишком много лет провел в этом скособоченном, согбенном положении. Ему несколько раз ломали кости плеча, очень аккуратно. Он знал, как выглядит, во что его превратили в темноте, давным-давно. Все эти годы он видел себя в зеркалах и в глазах других людей. Он точно знал, что сделали с его телом перед тем, как принялись за его рассудок.

Теперь это не имело значения. Горы исчезли. Он смотрел на мир собственными глазами, к нему вернулись собственные воспоминания, он мог бы говорить, если бы захотел, высказывать собственные мысли собственным голосом, как бы сильно он ни изменился.

Но Рун обнажил свой меч.

Конечно, у него был меч. Он носил такое же оружие, как Брандин, ему каждый день приносили такую же одежду, какую выбирал король; он был отдушиной, водостоком, двойником, шутом.

Но он был больше, чем шут. Он точно знал, насколько больше. Брандин оставил ему этот тонко отмеренный клочок сознания на самом дне его рассудка, под этими навалившимися, придавившими его горами. В этом был весь смысл, суть всего; в этом и в тайне, в том факте, что лишь они двое ее знали, и больше никто никогда не узнает.

Люди, которые некогда его изувечили и изуродовали, были слепыми, они трудились над ним в темноте и знали его только через настойчивые прикосновения рук к его плоти, проникающие до самой кости. Они так и не узнали, кто он такой. Только Брандин знал, только Брандин и он сам, смутным проблеском сознания своей личности, так бережно оставленным ему после того, как все остальное отобрали. Так элегантно задуман был этот ответ на то, что он сделал, эта реакция на горе и ярость. Эта месть.

Никто из живых, кроме Брандина Игратского, не знал его настоящего имени, но под гнетом гор он не мог сам его выговорить, лишь в душе мог оплакивать то, что с ним сделали. Какое изысканное совершенство эта месть.

Но горы, которые погребли его под собой, исчезли.

И при этой мысли Валентин, принц Тиганы, поднял свой меч на холме Сенцио.

Рассудок снова принадлежал ему, как и воспоминания: комната без света, черная, как смола, рыдающий голос игратского короля, рассказывающего, что делают с Тиганой уже во время этого разговора и что будет сделано с ним в последующие месяцы и годы.

Изувеченное тело, которому магия дала его лицо, было предано казни на колесе смерти в Кьяре в конце недели, а потом сожжено и пеплом развеяно по ветру.

В черной комнате слепые начали свою работу. Он помнил, что сначала старался не кричать. Помнил, как кричал. Много позже появился Брандин. Он начал и закончил свою часть этой тщательной, терпеливой работы. Пытка другого рода, гораздо худшая. Тяжесть гор на его рассудке.

Ближе к концу того года королевский шут из Играта погиб из-за несчастного случая в только что заселенном новыми обитателями дворце Кьяры. И вскоре после этого Руна, со слабыми, мигающими глазами, изуродованным плечом, полуоткрытым ртом и походкой калеки извлекли из его тьмы и привели в ночь длиной в двадцать лет.

Сейчас здесь было очень светло, солнце ослепительно сверкало. Брандин был прямо перед ним. Девушка держала его за руку.

Девушка. Эта девушка была дочерью Саэвара.

Он узнал ее в ту минуту, когда ее впервые привели, чтобы представить королю. За пять лет она изменилась, сильно изменилась, и ей предстояло измениться еще сильнее за следующие годы, но у нее были глаза отца, точно такие же, и Валентин видел, как Дианора росла. Когда он услышал, как ее назвали в тот первый день женщиной из Чертандо, слабая, дозволенная искра в его мозгу вспыхнула и обожгла, потому что он понял, он понял, зачем она сюда пришла.

После, по мере того как текли месяцы и годы, он беспомощно смотрел своими слезящимися глазами из-под навалившихся гор, как ужасное переплетение нитей судьбы прибавило ко всему остальному любовь. Он был связан с Брандином невозможно тесным образом, и он видел, что произошло. Более того, вынужден был в этом участвовать из-за самой природы отношений между королями и шутами Играта.

Это он впервые отразил – помимо своей воли, у него не было воли, – то, что назревало в сердце у короля. Еще в то время, когда Брандин отказывался допустить саму мысль о любви в свою душу и жизнь, наполненную мщением и утратой, именно Рун – Валентин – обнаружил, что пристально смотрит на Дианору, на темноволосую дочь Саэвара, глазами души другого мужчины.

Но больше так не будет. Долгая ночь завершилась. Колдовство, которое его сковывало, исчезло. Все кончилось, он стоял в лучах солнца и мог бы произнести свое настоящее имя, если бы захотел. Он неуклюже шагнул вперед, потом, более осторожно, еще раз. Они его не замечали. Они никогда его не замечали. Он был шутом. Руном. Даже это имя выбрал король. Правду должны были знать только они двое. Она не для остального мира. Уединение гордости. Он даже понимал это. Возможно, самым ужасным было то, что он понимал.

Он шагнул под навес. Брандин стоял впереди, у края холма. Валентин ни разу за всю свою жизнь не убил человека со спины. Он сдвинулся в сторону, слегка спотыкаясь, и подошел к королю справа. Никто на него не смотрел. Он был Руном.

Но он им не был.

– Тебе следовало убить меня у реки, – произнес он очень ясно. Брандин медленно повернул голову, словно только сейчас о чем-то вспомнил. Валентин подождал, пока их взгляды встретятся, а потом вонзил меч в сердце игратянина – так, как принц убивает своих врагов, сколько бы лет на это ни потребовалось, сколько бы ему ни пришлось вынести до того, как боги позволят довести историю до такого конца.