Гай Кей - Тигана [litres]

– Милорд, – сказал он, падая на колени рядом со стулом Брандина, – нас сильно теснят… в центре и на правом фланге. Левый держится… но еле-еле. Мне приказали… спросить вас, не хотите ли вы, чтобы мы отступили.

И вот это случилось.

«Я ненавижу этого человека, – сказал он ей в последнюю ночь, перед тем как уснул совершенно измученным. – Ненавижу все, за что он борется».

На холме стояла тишина. Дианоре казалось, что она слышит биение собственного сердца благодаря какой-то необычайной чуткости уха, позволяющей различать его даже среди звуков, доносящихся снизу. Как ни странно, шум битвы в долине, казалось, стих. И с каждой секундой становился все слабее.

Брандин встал.

– Нет, – тихо ответил он. – Мы не отступим. Нам некуда отступать, да еще перед барбадиорами. Никогда. – Он мрачно смотрел поверх стоящего на коленях Шелто, словно хотел проникнуть взглядом через отделяющее его от Альберико расстояние и поразить того в самое сердце.

Но теперь в нем поднималось что-то еще. Что-то новое, выходящее за рамки мрачной решимости и вечной гордости. Дианора чувствовала это, но не понимала. Затем он повернулся к ней, и она увидела в глубине его серых глаз такой бездонный колодец боли, какого никогда еще не встречала. Ни у него, ни у других людей за всю свою жизнь. «Жалость, горе и любовь», – сказал он вчера ночью. Что-то происходило; сердце ее бешено билось. Она почувствовала, как у нее задрожали руки.

– Любовь моя, – сказал Брандин. Пробормотал, почти неразборчиво. Она увидела в его глазах смерть, вскрывшийся нарыв утраты, которая почти ослепила его, обнажила его душу. – О любовь моя, – повторил он. – Что они сделали? Смотри, что они заставят меня сделать. О, смотри, что они заставляют меня делать!

– Брандин! – воскликнула Дианора в ужасе, ничего не понимая. Она снова отчаянно разрыдалась. Ей было понятно только то, что он весь превратился в боль открытой раны. Она потянулась к нему, но он ничего не видел и уже отвернулся к востоку, к краю холма и долине под ним.

– Готово, – сказал целитель Ринальдо и убрал руки. Дэвин открыл глаза и посмотрел вниз. Рана закрылась; кровотечение прекратилось. Вид этого вызвал у него легкую тошноту из-за неестественной быстроты исцеления, будто его чувства все еще ожидали обнаружить свежий разрез.

– Останется шрам, чтобы женщинам было легче узнавать тебя в темноте, – сухо прибавил Ринальдо. Дукас коротко хохотнул.

Дэвин морщился и старательно избегал взгляда Алаис. Она была рядом, оборачивала его торс тканью, бинтуя рану. Вместо нее он посмотрел на Дукаса, его порез под глазом только что точно так же затянул Ринальдо. Аркин, тоже уцелевший в стычке внизу, бинтовал его. Дукас со своей спутанной, липкой от крови бородой был похож на страшное чудовище из детских ночных кошмаров.

– Не слишком туго? – мягко спросила Алаис.

Дэвин на пробу вздохнул и покачал головой. Рана саднила, но с ним все было в порядке.

– Ты спасла мне жизнь, – шепотом сказал он ей. Теперь она была у него за спиной и связывала концы бинтов. Ее руки на секунду замерли, потом снова задвигались.

– Ничего подобного, – ответила она приглушенным голосом. – Он уже упал. Он не мог тебя достать. Я всего лишь убила человека. – Катриана, которая стояла рядом, взглянула на них. – Я… я жалею об этом, – сказала Алаис. И расплакалась.

Дэвин сглотнул и попытался повернуться к ней, утешить ее, но Катриана его опередила, она уже обнимала Алаис. Он смотрел на них и с горечью спрашивал себя, какое утешение можно предложить на этом голом кряже, в разгар сражения.

– Эрлейн! Пора! Брандин встал! – крик Алессана пробился сквозь все остальные звуки. Сердце Дэвина снова сильно застучало, и он быстро пошел к принцу и чародеям.

– Значит, наше время пришло, – сказал Эрлейн жестким, ровным голосом, обращаясь к двум другим. – Мне сейчас придется вас оставить, чтобы проследить за ним. Ждите моего сигнала, но, когда я его подам, не медлите!

– Не будем, – задыхаясь, ответил Сертино. – Спаси нас всех Триада. – По пухлому лицу чародея тек пот. Руки его тряслись от напряжения.

– Эрлейн, – торопливо начал Алессан. – Он должен израсходовать все. Ты знаешь, что…

– Тихо! Я хорошо знаю, что должен делать. Алессан, ты все это заварил, ты привел нас всех сюда, в Сенцио, каждого человека, живых и мертвых. Теперь дело за нами. Молчи, если только не хочешь помолиться.

Дэвин посмотрел на север, на холм Брандина. Он увидел, как король шагнул вперед из-под своего навеса.

– О Триада, – услышал он странно звонкий шепот Алессана. – Адаон, вспомни о нас. Вспомни сейчас о своих детях! – Принц опустился на колени. – Прошу тебя, – снова прошептал он. – Прошу тебя, сделай так, чтобы я оказался прав!

К северу от них, на своем холме, Брандин Игратский вытянул вперед одну руку, потом вторую, стоя под палящим солнцем.

Дианора увидела, как он подошел к самому краю холма, выйдя из-под навеса под раскаленное добела солнце. Шелто торопливо отполз прочь. Внизу войска Западной Ладони отступали под ударами противника, и в центре, и справа, и слева. В криках барбадиоров теперь звучало злобное торжество, бившее в самое сердце.

Брандин поднял правую руку и вытянул ее вперед. Потом вытянул параллельно ей левую так, что ладони соприкасались и все десять пальцев указывали в одну сторону. Прямо туда, где в тылу своих войск находился Альберико Барбадиорский.

И тогда Брандин, король Западной Ладони, который назывался королем Играта, когда впервые прибыл на этот полуостров, громко крикнул голосом, рвавшим, казалось, в клочья сам воздух:

– О сын мой! Стиван, прости мне то, что я делаю!

Дианора перестала дышать. Ей показалось, что она сейчас упадет. Она протянула руку в поисках опоры и даже не осознала, что ее поддержал д’Эймон.

Затем Брандин заговорил снова, голосом более холодным, чем она когда-либо у него слышала, и стал произносить слова, которых никто из них не понимал. Только колдун в долине мог бы их узнать, только он мог бы осознать чудовищность происходящего.

Она увидела, как Брандин шире расставил ноги, чтобы обрести большую устойчивость. А потом она увидела то, что за этим последовало.

– Сейчас! – закричал Эрлейн ди Сенцио. – Вы оба! Выводите остальных! Уходите!

– Они освободились! – крикнул Сертино. – Я ушел! – Он рухнул на землю без сил, словно никогда больше не сможет подняться.

Что-то происходило на соседнем холме. Средь белого дня, под сверкающим солнцем, небо менялось, темнело над тем местом, где стоял Брандин. Что-то – не дым, не свет, какая-то перемена в природе самого воздуха – распространялось от его рук, клубилось, лилось на восток и вниз, обманывало зрение, расплывалось, неестественное, похожее на приговор судьбы.